Шрифт:
Закладка:
Ну, ни дать, ни взять — заботливая родительница! Прямо мамаша из анекдота!..
Дом у залива
— Дора. — Тихо сказала я. — Ты можешь быть сейчас моей подругой?
— Я всегда твоя подруга. — Её голос чуть смягчился.
— Скажи, вы разговаривали с ним?
— Да. — Она уже готова была рассказать всё без моих наводящих вопросов, но из упрямства продолжала держать фасон.
— О чём вы говорили?
— И о тебе тоже.
— Дорочка, я сейчас тебя задушу.
— Он сказал, что совсем недавно узнал… о твоей… о том что случилось… Он работает по контракту в Берлине.
Девятнадцать лет тому назад
Летом — первым летом после нашего знакомства — мы съездили с Вадимом на несколько дней в Архангельск. Там он и рассказал мне свою историю. Он свозил меня в Троицкое, в ту самую церковь, и на могилу своей любимой Риты.
С овального портрета улыбалась большеглазая девушка. Вадим сначала коснулся пальцами её лица, словно поправляя прядь волнистых светлых волос, упавших на щёку, потом обнял меня и сказал:
— Рита, это Зоя, я говорил тебе о ней.
Я уткнулась ему в плечо и заплакала.
Потом он почти то же сказал своему папе.
* * *
Отец Вадима по роду службы, часто отсутствовал. Но сын видел их с мамой взаимную привязанность и в моменты встреч после разлуки, и в обыденной жизни. Он рос в счастливой дружной семье.
Мама должна была вот-вот родить второго ребёнка, когда папин самолёт взорвался в воздухе над тайгой. Ничего не удалось найти, что могло бы стать памятью, или что можно было бы похоронить. Мама родила мёртвую девочку и два года провела в больнице — в какой, Вадим только позже смог догадаться.
Эти два года он жил у родственников. Потом вернулась мама, но жизнь стала совсем-совсем другой. Мама была уже не той, и дом стал холодным и пустым.
Вадим обрадовался её возвращению, хоть и не узнавал в ней своей прежней мамы — весёлой и гораздой на всякие затеи, с которой всегда было интересно, с которой даже уборка квартиры превращалась в забаву. Его сердце сжалось от боли, и он решил… нет, такое не решается, не планируется… он просто сделался для мамы всем, чем мог быть, на что хватало его сил, ума, души. Он взял на себя обязанности мужчины в доме — как учил всякий раз папа, отправляясь в очередную командировку. Это означало, что хлеб и молоко необходимо покупать без напоминаний, мусор выносить по вечерам, содержать свою комнату в порядке и множество прочих мелочей, которые «дисциплинируют и закаляют волю и характер мужчины».
Мама больше не могла преподавать школьникам русский язык и литературу и работала в библиотеке. Вадим шёл туда после занятий и проводил вместе с ней остаток дня. Он делал уроки, а потом читал, читал, читал. Он любил книги о путешествиях и приключениях, перечитывал Хейердала и Федосеева, Арсеньева и Рокуэла Кента и мечтал стать исследователем и путешественником.
А потом они шли домой.
Вот откуда такая ранняя взрослость, подумала я. Но это, оказалось, ещё не всё.
Однажды тёмным вечером в подворотне рядом с домом на них с мамой налетела шайка — пять-шесть подростков. Один из них выхватил мамину сумочку, другой оттолкнул Вадима — больно и далеко, и все стали окружать и теснить маму, выкрикивая всякие гнусности. Вадим, придя в себя, кинулся со звериным рёвом на обидчиков, но они только лягали его ногами, отталкивая, словно назойливую шавку.
Мама не проронила ни звука, и он не знал, жива ли она, и что там творится за темнотой и чёрными спинами.
Когда его в очередной раз отбросили, он, встав на четвереньки, подкрался к чьей-то ноге и вцепился в щиколотку зубами так, что обладатель ноги взвыл диким голосом. Возможно, в тот самый момент что-то ещё вспугнуло компанию, и они бросились врассыпную. Вадим случайно заметил на едва бледнеющем снегу сумочку, подобрал её и потянул маму домой. Она будто не понимала, что произошло. Только в прихожей увидела кровь на лице сына и очнулась.
С того дня Вадим стал подолгу висеть на устроенном папой в коридоре между кухней и детской турнике. Он хотел скорей вырасти.
Каждый вечер он вёл маму домой, сжимая в кармане самодельную финку.
А ещё он записался в секцию бокса.
Тренер по боксу сразу определил Вадима в будущие чемпионы — и не только Советского Союза — такие у него были замечательные данные. Лишь один недостаток, никак не поддающийся искоренению, мешал этой надежде большого бокса: Вадим не мог бить противника по лицу. Ничего, пройдёт, думал тренер, и вкладывал все свои силы, весь энтузиазм в напряжённую работу с молчаливым отроком.
Отроку шёл пятнадцатый год.
Пришла ранняя весна, скорей, её предчувствие. Как это бывает на Севере: и снег ещё не тронулся, и морозы нет-нет да ударят, а день уже длинней и воздух влажно-прозрачен и густ.
В один из дней, свободных от тренировки, Вадим отправился, как обычно, в самый конец читального зала за свой стол. Но тот оказался занят, хотя народу было совсем немного, и мест свободных полно. За столом сидела девушка и читала толстую книгу. Он подошёл к ней, постоял. Она только подняла голову, посмотрела мельком на вихрастого пацана и продолжила своё занятие. Пацан молча сел рядом и принялся доставать учебники и тетради.
— Что, других мест нет? — Спросила девушка, не отрываясь от книги.
— Это моё место. — Сказал Вадим, продолжая раскладывать свои вещи.
— Здесь нет личных мест.
— Есть, — сказал он. — Вот оно. Это моё место.
Девушка повернулась, подперла голову кулаком и стала с интересом наблюдать за соседом по столу.
Сосед, не обращая внимания, принялся за письменную по математике.
— Ой, — сказала девушка, — так ты у нас ещё маленький, восьмиклашка.
— Это я брату делаю. — Сказал уязвлённый Вадим.
— А-а, ну-ну! А он делает тебе, да? — И она отвернулась к своей книге.
Краем глаза Вадим прошёлся по тексту. Имена в нём были нерусские — английские или американские. Речь шла о боксе.
— Ты что, боксом интересуешься? — Спросил он девушку в уже более уважительном тоне.
— Я интересуюсь Хемингуэем, — сказала она, — а он, в частности, и боксом интересуется, и даже сам был боксёром.
— И я занимаюсь боксом.
