А может, я вижу это во сне?

Нет, наверняка нет! Но пока приключение не представляло собой чего-нибудь исключительно ужасного; я не умер и не сошел с ума; очевидность этого вывода невероятно подбодрила меня. (Пусть говорят, сколько хотят, что я в тот момент не вполне владел своим рассудком; будущее подтвердило это смелое предположение.)

Оперированный пошевелил головой. Вильгельм развязал его, и я присутствовал при пробуждении моего ослабевшего двойника. Раскрыв ничего не видящие глаза, он замотал головой с идиотским видом, нащупал края стола и сел. Он очень скверно выглядел, я с трудом верил, чтобы похожий на меня человек мог казаться таким дурнем.

Больного положили на походную кровать. Он не сопротивлялся и позволил ухаживать за собой. Но скоро он стал задыхаться от болезненных позывов к рвоте, и я мог убедиться, что между нами не было никакой связи, так как я нисколько не страдал от мучивших его припадков, – разве только мысленно, и то из вполне понятного чувства сострадания к человеку, до такой степени похожему на меня самого.

Ну, однако!.. Похожего?.. Не было ли это просто повторением моего тела? Или, может быть, оно-то и было моим телом… Пустяки!.. Абсурд!.. Я чувствовал, видел, слышал, по правде сказать, очень плохо, но, во всяком случае, достаточно, чтобы быть уверенным, что у меня есть нос, глаза, уши. Я напрягся и почувствовал, как веревки врезались мне в мускулы: следовательно, у меня есть и тело, волосатое и окоченелое, но все же тело… И мое тело находилось здесь, а не там…

Профессор объявил, что сейчас меня развяжут.

Веревочная сеть разомкнулась. Нетерпение охватило меня. Я вскочил на ноги одним прыжком, и сложное ощущение наполнило мою душу ужасом и поколебало ее. Боже мой, до чего я был маленького роста и как тяжел!.. Я хотел взглянуть на себя: под моей головой ничего не оказалось. С трудом наклонив голову еще ниже, я увидел два раздвоенных копыта на конце кривых, покрытых жесткой черной шерстью ног.

Я хотел крикнуть во весь голос… и из моих уст вырвался ужасный, преследовавший меня всю ночь рев, от которого задрожали стены дома, рев, повторенный дальним эхом скал, окружавших Фонваль.

– Замолчи, Юпитер, – сказал Лерн, – ты утомляешь бедного Николя, который нуждается в отдыхе!

И он указал на мое тело, обеспокоенно приподнявшееся на кровати.

Выходит, я стал черным быком! Лерн, этот ненавистный волшебник, превратил меня в животное.

Он грубо издевался надо мной. Два мерзавца – его помощники – хамски вторили его смеху, держась за бока. Мои бычьи глаза научились плакать.

– Ну да, – сказал волшебник, словно отвечая на вихрь моих мыслей, – ну да, ты – Юпитер. Но ты вправе знать о себе больше. Твой гражданский статус таков: родился в Испании, в знаменитой ганадерии, происходишь от известных родителей, мужское потомство которых давно уже умирает славной смертью, со шпагой в затылке, на песчаных аренах. Я избавил тебя от бандерилий тореадоров. Я дорого заплатил за тебя и коров, потому что ваша порода пригодна для моих целей. Ты обошелся мне в две тысячи песет, не считая доставки сюда. Ты родился пять лет и два месяца тому назад; значит, сможешь прожить еще столько же, не больше… если мы позволим тебе умереть от старости. В конце концов, я приобрел тебя, чтобы проделать над твоим организмом некоторые опыты… Пока мы только начали первый.

Тут мой остроумный родственник вынужден был сделать передышку и подождать, пока пройдет приступ душившего его смеха. Затем он продолжал:

– Ха-ха, Николя! Как себя чувствуешь, а? Уверен, не слишком плохо. Твое, сына женщины, любопытство, твое адское любопытство, должно быть, поддерживает тебя? Держу пари, ты не столько сердит, сколько заинтригован. Я прав, так ведь? Да ладно тебе, я человек великодушный, и раз уж теперь ты, мой дорогой ученик, сделался скромным, выслушай то, что ты так жадно хотел узнать. Разве я тебе не говорил: «Приближается момент, когда ты все узнаешь». Так вот теперь, Николя, ты узнаешь все! Да и мне совсем не нравится, что меня принимают за дьявола, чудотворца или колдуна. Я не Бельфегор, не Моисей и не Мерлин – просто-напросто Лерн. Мое могущество не зависит от внешнего мира, оно всецело исходит от меня, оно мое, и я горжусь этим. Это могущество – мое знание. Самое большее, что могли бы мне поставить в упрек, так это то, что знание – общечеловеческое достояние, что я его использовал единолично, однако в данный момент я наиболее подвинувшийся вперед пионер, главный его обладатель… Но не будем вступать в препирательства. Повязки не мешают тебе слышать меня?

Я помотал головой – с этим, мол, проблем нет.

– Хорошо! Слушай же и не вращай так изумленно глазами: все объяснится, черт побери! Мы же в реальной жизни, а не в романе.

Помощники чистили и раскладывали по местам инструменты. Мое заснувшее тело храпело. Подтащив поближе скамеечку, Лерн сел рядом и заговорил в таких выражениях:

– Прежде всего, мой дорогой племянник, я неверно выразился, назвав тебя Юпитером. В подлинном смысле этого слова я не превратил тебя в быка, и ты по-прежнему остаешься Николя Вермоном, потому что имя всегда указывает на определенную личность, а личность – это душа, а не тело. Так как, с одной стороны, ты сохранил свою душу, а с другой – знаешь, что душа помещается в мозгу, взглянув на этот хирургический набор, ты без труда придешь к выводу, что я всего-навсего заместил мозг Юпитера твоим, а его мозг обитает теперь в твоих человеческих лохмотьях.

Ты скажешь мне, Николя, что это шутка весьма сомнительного толка. Ты не можешь разглядеть сквозь нее ни грандиозную цель моих стремлений, ни цепь исследований и событий, которая привела меня к этому. А между тем эта маленькая буффонада в стиле Овидия – одно из звеньев этой цепи; но возможно, что она ничего тебе не разъясняет, потому что я занялся этим между прочим. Если хочешь, мы определим ее словами: эскиз художника.

Нет, цель моей жизни представляется мне не этой детской забавой, довольно жестокой – ты с этим согласен, не правда ли, – и не имеющей перспектив широкого применения ни в социальной, ни в коммерческой сфере.

Моя цель – добиться перемещения человеческих личностей, и моими первыми шагами на этом пути были перемещения мозгов.

Ты знаешь мою давнишнюю страсть к цветам. Я всегда