Она молчала. Когда он выкричался, села рядом и тихо положила руку на его колено.

— Не нужно так себя мучить, милый. Давай переедем в аул. Там мы что-нибудь придумаем, там наши родственники, близкие…

— Где ты нашла этих близких? — снова закричал он. — Все люди только и мечтают присоединиться к травле! Везде, где есть казахи, будут мне совать в нос мое «предательство»!

Жанель не выдержала и тоже закричала:

— Как тебе не стыдно! Какой-то выродок оскорбил тебя, а ты готов плюнуть в душу всему народу?! Всегда я думала, что ты сильный, а сейчас…

Жанель оборвала фразу, и Коспан почему-то успокоился. Тогда она снова присела рядом с ним.

— Поедем в колхоз, не пропадем мы там. Простой народ — золотая колыбель для любого джигита. Чужими мы там не будем.

Жанель первая поехала в колхоз и вернулась за Коспаном на телеге, запряженной двумя волами. Председатель Кумар принял их с распростертыми объятиями — ему до зарезу были нужны люди, особенно мужчины.

— Я о тебе знал, Коспан, когда ты еще был районным работником. Ну что ж, отведай и нашего хлеба, милости просим. Подойдет тебе должность бригадира? Хочешь стать заведующим молочной фермой? Есть и другие места.

— У вас тут все мужики в начальниках ходят, а тяжелая работа на бабьих плечах, — задумчиво сказал Коспан. — Знаете что, пошлите-ка вы меня в чабаны.

Кумар был удивлен и даже несколько озадачен. Кто из грамотных мужчин в то время вызвался бы идти в чабаны? Одни старики да старухи ходили за отарами. Разве мог он знать, что у Коспана был особый расчет? Ни один прохиндей не позарится на чабанскую должность, с этой работы его уже никто не спихнет. Привлекало Коспана и одиночество, возможность жить вдали от недоверчивых или жалостливых глаз, которые ему за эти месяцы так осточертели.

Коспан стал подручным старика Минайдара. В те годы Кадыржан и Васиха были еще несовершеннолетними, овцами занимались Минайдар и Салиха. Ну, а Каламуш был тогда лишь шустрым толстеньким карапузом.

Та первая весна в степи… Утренний воздух после грозы свеж и прохладен. Нежная зелень вдоль ручья блестит тысячами бусинок росы, на кустах поросли дождевые капли. Маленькие ягнята копошатся в низине. Туда к ним колобком катится пятилетний Каламуш. При виде мальчишки ягнята смешно подпрыгивают, Каламуш хватает их за спинки.

Великая степь распростерлась под прозрачным голубым небом. Солнце, уже поднявшееся над горизонтом на длину аркана, согревало ее бесчисленные, как морские волны, бугры. Овцы купались в легких клубах теплого пара. Жаворонки с веселым пением набирали высоту.

Дали были близки и отчетливы. Ночная гроза прибила пыль и открыла Коспану весь мир в девственной красоте и юной свежести. Он и сам себя почувствовал в это утро иным, посвежевшим, помолодевшим, очищенным от всякой скверны.

Ей-богу, человек сам не знает, чего он ищет. Сколько глупостей мы делаем в поисках счастья, а счастье вот оно, рядом. Разве не счастье это весеннее утро? Разве не стоит жить, чтобы видеть его? Ему стало невыразимо жаль своих погибших товарищей, которые не видят этой весны.

В ту весну, один в степи, Коспан многое передумал. Ему было стыдно, что он столько времени в поисках какой-то никчемной должности обивал пороги районных учреждений, мало того — всерьез и глубоко огорчался из-за своих неудач, из-за того, что какие-то люди не хотели принимать его в свою среду.

Эти люди не знают настоящей работы, а посмотришь на их физиономии, кажется, что только на них и держится мир. В отощавших после войны колхозах всю тяжесть несут на себе женщины и старики, а те деятели только и знают свое — утрясти, согласовать, проверить исполнение. Думают ли они о пустоте и суетности своего труда? Вряд ли. Они преисполнены важности, им кажется, что, если они не мобилизуют, не провернут мероприятие, ни одна лопата не поднимется, трактор не сдвинется, овцы останутся непоенными.

Нет, Коспан больше не желает убиваться в поисках какой-то должности. Теперь у него настоящая работа, от которой людям только польза. Со спокойной совестью он будет есть свой хлеб.

Семья Минайдара встретила их просто и дружественно, как будто они всю жизнь жили вместе с ними и только отлучались куда-то ненадолго. Ели они из общего котла, и имущество было общим.

И другие чабаны, одиноко кочевавшие в степи, при встречах радушно приветствовали Коспана, принимали у себя, сажали на почетное место, угощали чем бог послал, вели неторопливую беседу. Коспану казалось, что он обрел потерянный им когда-то родной дом.

На следующий год Коспан отделился от Минайдара и получил собственную отару. В честь этого торжественного события Минайдар зарезал барана и устроил той.

— Я только поставил тебе юрту, Коспан, — сказал он полушутя, — хозяйствовать в ней ты будешь сам.

Конечно, на первых порах Коспан не мог угнаться за многоопытным Минайдаром, но прошло несколько лет, и он стал одним из самых передовых чабанов района. На всех совещаниях упоминалось его имя. Он позабыл свои мытарства и унижения, обрел спокойную уверенность в себе. Часто он вспоминал слова Гусева: «Для нормального человека безвыходных положений не бывает…»

— А ведь прав, бродяга, — улыбался Коспан.

Укутавшись с головой в шубу, Коспан предается приятным воспоминаниям. Картины прошлого плывут перед его мысленным взором, и вдруг выплывает событие, которое вызывает короткую резкую боль в груди. Возвращается противная дрожь, озноб…

Шла суровая зима пятьдесят первого года. Много овец погибло в округе. Во время мартовского гололеда Коспан потерял почти треть отары. Это был первый джут в его жизни. Он тяжело переживал несчастье и на собрание в центральную усадьбу приехал решительным и злым.

Собрание проводил сам Касбулат, работавший тогда заместителем председателя райисполкома. При встрече он сухо кивнул Коспану издали, и тот ответил ему тем же. Когда Коспану предоставили слово, он встал и сказал:

— Что же у нас получается, товарищи? Председатель умоляет чабанов — сберегите своих овец! А чабаны смотрят в небо и умоляют господа — боже милосердный, обереги нас от всяких напастей! Не лучше ли председателю обращаться к богу прямо, а не через чабанов? Вот вы прошлым летом были у нас уполномоченным, — продолжал он, повернувшись