7 февраля 2016 г. КНДР провела запуск ракеты-носителя со спутником “Кванмёнсон”[154], воспринятое в мире как испытание межконтинентальной ракеты.

КНДР также заявила об овладении технологией миниатюризации ядерных боеголовок (9 марта)[155] и возможности их использования на баллистических ракетах, активно вела работы по подводным пускам баллистических ракет[156]. Демонстративно проводились испытания обтекателей боеголовок (для входа в атмосферу)[157] и твердотопливных двигателей[158], хотя степень отработанности этих технологий оставалась неясной.

Авантюристические шаги северокорейского руководства в начале 2016 г. обозначили своего рода точку бифуркации, положившую начало формированию нового геополитического ландшафта в Северо-Восточной Азии. Изменилась конфигурация взаимодействия центров силы, произошли “сейсмические” сдвиги в их позициях.

Похоже, что руководство КНДР такого результата не ожидало. Надо понимать, что эти акции были адресованы как внутренней аудитории, доказывая величие вождя накануне рубежного съезда партии, так и вовне, прежде всего американцам в качестве призыва к поиску переговорного решения. Это и понятно, так как главную угрозу своей безопасности КНДР видит в США, но считает (добровольно заблуждаясь из-за неприязни к сеульскому режиму), что Южная Корея не является самостоятельным игроком и вряд ли способна что-либо предпринять без согласия заокеанского патрона. Именно в достижении договоренности с США северокорейские стратеги видят гарантию выживания.

Повышая ставки, Пхеньян считал, что вынудит Вашингтон на переговоры и уступки, так как это для последнего более предпочтительно, чем развязывание крупномасштабного конфликта. Такой шантаж имел определенный успех в 1990-е гг., когда США предпочли заключить с КНДР рамочное соглашение, чтобы избежать скатывания к конфликту. Однако США с учетом данного негативного опыта (развалить режим не удалось) не выработали цельной стратегии реагирования. Истеблишмент США по-прежнему не приемлет северокорейский режим, не собирается отказываться от нажимной политики по отношению к КНДР. В администрации Обамы и значительной части экспертного сообщества окончательно возобладала точка зрения о том, что наиболее реалистичный путь решения беспокоящей США проблемы нераспространения – это смена режима. Хотя одновременно исследовалась возможность снижения накала конфронтации на переговорном треке, стороны зондировали позиции друг друга[159]. Например, исследовалась возможность возобновления переговоров при условии моратория КНДР на ядерные испытания и ракетные пуски и сокращения (корейцы требовали прекращения) совместных американо-южнокорейских маневров (такие меры уже предпринимались в 1990-е гг., так что ничего сверхъестественного в этом нет).

При Си Цзиньпине достигнуты подвижки в позициях Китая, и менять режим в КНДР предлагается при его содействии. Аргументация следующая: в случае продолжения роста угрозы со стороны КНДР США будут предпринимать опасные для самого Китая меры по наращиванию своего военного потенциала в Восточной Азии, следовательно, Пекин сам должен быть заинтересован в более вменяемом правительстве соседней страны. Подразумевается, что он должен помочь смене если не политической системы, то руководства КНДР (такой сценарий, возможно, становится планом “Б” в случае, если не удастся добиться объединения Кореи на южнокорейских условиях).

В какой-то мере такие заходы имели успех. Американцы смогли показать Китаю, что поддержка КНДР вредит его собственным интересам безопасности, не связанным напрямую с Кореей. Использование ракетного испытания КНДР американцами для начала переговоров с Южной Кореей о размещении системы THAAD, которую в Китае воспринимают как угрозу своему ракетному оборонному потенциалу, вызвало в Пекине чуть ли не такой же взрыв возмущения, как и сам северокорейский запуск. США же не скрывают, что это урок Пекину с целью побудить его жестче вести себя по отношению к КНДР.

Возможно, что акции по привлечению внимания к своей ракетно-ядерной программе и военным возможностям, многочисленные пиар-мероприятия КНДР по пропаганде достижений в этой области были частью некоего стратегического плана. Скажем, максимально взвинтить ставки перед сменой в 2017 г. администрации в США, чтобы предложить с позиции силы выбранному президенту США шанс “дипломатического успеха” в виде комплексного соглашения.

Одновременно КНДР уходит от сотрудничества с администрацией Пак Кын-хе в стремлении воздействовать на предвыборную президентскую кампанию 2017 г. в РК в выгодном для себя направлении.

Такое целеполагание представляется довольно вероятным с учетом того, насколько негативную роль в кризисе сыграла политика южнокорейского руководства. С середины 2015 г. оно, отбросив риторику о политике доверия, открыто занимало враждебную позицию по отношению к КНДР и активно пыталось перетянуть на свою сторону соседей, включая Россию. Для Сеула объединение страны на своих условиях (т. е. оккупация Севера) формально закреплено в конституции страны. Этот подход входит все в большее противоречие с реальностью: большинство южнокорейского населения не жаждет объединения, которое стало бы катастрофой по экономическим и военно-политическим последствиям. Суть политики Пак Кын-хе по отношению к Пхеньяну: сочетать давление и санкции с подрывной работой и изоляцией режима не только вовне, но и внутри страны. Южнокорейская администрация окончательно отказалась даже от видимости сотрудничества с КНДР, перешла к стратегии удушения режима в расчете на его скорое падение. Враждебность к Пхеньяну достигла беспрецедентного уровня.

Пхеньян же “списал со счетов” администрацию Пак Кын-хе как партнера по диалогу. Не только Пхеньян, но и его друзей не могло не раздражать то, что общественно-политический дискурс в Южной Корее на тему отношений с Севером в последние годы был связан исключительно с тем, какие меры в разных областях надо предпринимать после объединения, а также то, что обсуждались (и репетировались) планы физического устранения северокорейского руководства и высадки десанта в КНДР с захватом Пхеньяна.

Отношения КНДР с Китаем в 2012–2017 гг. серьезно ухудшились: обе страны даже обменивались открытой критикой (на VII съезде ТПК прозвучали выпады в адрес политики реформ и открытости, как известно, проводимой КНР с 1980-х гг.). Для Пекина сохранение северокорейского буфера, препятствующего появлению на корейско-китайской границе американских и южнокорейских войск необходимо. Однако поведение северокорейского руководства все больше раздражало и официальный Пекин, и общественность. Одновременно Пекин нервно реагировал на попытки Запада “оторвать” его от КНДР, хотя и сознавал свое бессилие в том, чтобы воздействовать на северян.

В результате изменения позиции Китая произошел качественный сдвиг в степени воздействия мирового сообщества на КНДР. После длительных и напряженных переговоров между Китаем и США ими был согласован беспрецедентно жесткий пакет мер по линии СБ ООН. 2 марта 2016 г. СБ ООН единогласно принял резолюцию № 2270, которая предусматривает неожиданно значительное и весьма болезненное для КНДР качественное ужесточение санкций: запрет на импорт из КНДР угля, железной руды, титана, ванадия, золота и редкоземельных металлов, а также эмбарго на поставки в страну всех видов авиатоплива, проверку всех грузов, следующих в КНДР, усиление эмбарго на поставки предметов роскоши в КНДР. Для России особенно неприятно то, что такие меры фактически ставят крест на перспективных проектах российско-корейского и трехстороннего сотрудничества,