– В чём-то вы правы, юноша. Но проблема в том, что наш пациент вскоре выпишется, на что я надеюсь, зная золотые руки вашего отца, а потом его опять привезут к нам в таком же возбуждённом состоянии. И вы, и я, и ваш отец, возможно, отдежурив сутки, будем уговаривать его вести здоровый образ жизни и лечить. Но в этой ситуации больше всего удручает то, что пациенту этому плевать, что у нас всех ночь прошла бессонная, – пробормотал он и с какой-то тоскливой усталостью посмотрел в окно. – Вот уже за ставнями солнце красное восходит, а ты так очей барских не сомкнул. О, а вот и аминазин. Вводите в вену, медленно. Не бойтесь, я рядом стою.

Игорь слегка усмехнулся и посмотрел на сына, который стоял и внимательно прислушивался к словам Зарубина. И тут он заметил Муравина, который всё время консультации психиатра молчал и переступал с ноги на ногу.

– Станислав Павлович, вы подождите в ординаторской, к сожалению, Валерия Николаевича придётся переводит в реанимацию. Живот опасный с точки зрения ферментативного перитонита, пациент возбуждён, поэтому лучше будет, если он будет под постоянным наблюдением. Да, постойте. Пациент назвался вашим сыном...

– Нет, это мой зять. – Муравин кивнул доктору и медленно пошёл в сторону ординаторской. – Но я сообщу дочери. Она ночью работала, ваш сын, наверное, уже сказал вам.

– Стас! – вдруг раздался голос Подгорного. – Позвони Элке, пусть мне жратвы привезёт! От неё всё равно толку ноль, пусть хоть кухней займётся! Срать я хотел на этих коновалов местных!

Богдан замер и наморщил лоб. Подгорный... дочь... Муравин... Да этот хам, что лежит в палате, муж Эллочки Подгорной? Он покачал головой – да, неудивительно, что она срывается на всех. При таком муже и с ума сойти недолго. Несчастная забитая женщина, не имеющая права слова сказать при муже-тиране. Он коснулся отцовского плеча и пошёл в палату к Матвею.

Вскоре Матвей, поддерживаемый другом, впервые после операции встал и сделал несколько шагов, после чего устало опустился на постель:

– Блин, бро, фигня какая, а? Неделя уже прошла, а я как кисейная барышня – ни встать, ни сесть, ни в туалет сходить самостоятельно. Как ещё меня Лидушка такого терпит? – Он улыбнулся и прикрыл глаза. Эх, какие грандиозные планы у него были и как всё хреново закончилось, но главное, что он жив, а у них с Лидочкой ещё вся жизнь впереди. – Как Соня?

– Нормально, – ответил Богдан и поправил одеяло. – Дядя Витя со своими мужиками всю эту шваль вычислил, Соню на опознание вызывали. Ошибся он, сука. Страшно представить, что бы они с Соней сделали, если бы не ты. Я теперь перед тобой в долгу. Пожизненно.

Матвей поправил одеяло и тихо спросил:

– А вы с Соней?

Богдан посмотрел в глаза другу и кивнул:

– Я, Мэт, люблю её. Давно, только понял это совсем недавно, когда дошло, что потерять могу. Знаешь, мне иногда кажется, что ещё в первом классе всё ясно было. Помнишь, как мы им портфели тягали? Как на качелях катали? Детская привязанность незаметно перешла не просто во влюблённость, а в нечто такое, что сам себе объяснить не можешь. Мне иногда после случившегося хочется запереть её дома, чтобы точно знать, что вот она, моя, рядом, чтобы её ни одна неприятность не коснулась, а потом вспоминаю моих маму и отца и понимаю, что такую, как моя Соня, не запрёшь. Вот сегодня в отделение поступило чудо... Ой, я же тебе ничего не рассказал! – Богдан поднял брови и улыбнулся: – Ночью сюда мужа нашей Эллочки привезли! Судя по всему, мужик профессионально за воротник закладывает. Орал, чтобы ему жена жратву принесла. Это при панкреатите, понимаешь? Типа пользы от неё никакой, пусть на кухне поработает.

– Как мой отец говорит, если мужчина утверждает, что место женщины на кухне, он просто не знает, что с ней можно делать в спальне, – с усмешкой заметил Матвей.

– Вот! Я тоже так подумал. Понимаешь, теперь я начинаю понимать, почему она такая пришмаленная на работе. Он её дома доводит, а она потом отыгрывается на нас. Кстати, мужики говорили, что Алиса твоя куда-то в Африку подалась. Ничего не слышал? Кажется, мы больше никогда нашу Алису Дмитриевну не увидим. Ты как думаешь?

Матвей качнул головой и прикрыл глаза. Он никому не говорил о том, что произошло между ним и Почаевой, но иногда испытывал жуткий стыд перед Лидочкой. И вроде бы и измены как таковой не было, ведь они тогда ещё не были вместе, но мысли эти преследовали его всё чаще и чаще. Тем более после того, как Лида ухаживала за ним после операции.

– Ты чего задумался, Мэт?

– Богдан, я не знаю, как это сказать, но я и Алиса... короче...

– Не надо, я догадался, когда девчонок с дежурства забирал. Ты только Лидочке ничего не говори. А Алиса... классная она. Ты тогда из бара выскочил и не слышал, как Глеб тебе в спину бросил, что, может, тебе удастся спасти её. А Лида... она всё для тебя сделает. Они, девчонки наши, верные. И любящие. Так что ты давай отходи, возможно, отец разрешит тебя в институт возить недельки через полторы. Сессию-то сдавать надо, студент!

Матвей бросил в Богдана кусок ваты, и друзья рассмеялись. В эту минуту в палату вошла мама Катя и остановилась в дверях. Какое счастье видеть своего ребёнка живым и весёлым! Она обняла Богдана, присела на кровать к сыну и нежно провела ладошкой по растрёпанным волосам. Затем наклонилась и прижалась к нему, прислушиваясь к мерным ударам его сердца. Живой...

***

Анна повернула голову к открывшейся двери и сжала губы – явился! Муравин вошёл в ординаторскую, на миг остановился, но потом уверенно направился к одному из столов.

– Присаживайтесь на диван, Станислав Павлович. Рабочие столы предназначены для врачей. – Она почти с удовольствием наблюдала за лицом посетителя. Прошло уже много лет, но обида и за себя, и за маму не угасла. Да и отцу этот мерзавец долго голову морочил. – Как поживаете? Не тяжко-то на чиновничьих хлебах?

Муравин молча сел и усмехнулся: