Господи, только бы справиться без таблеток.

Глава 31

Богдан

Нетерпеливый в звонок в дверь прорезает тишину. Вздрагиваю, едва не свалившись с дивана. Оказывается, я задремал. Прямо с листами, исписанными рифмами, на коленях и карандашом в руках.

Встаю на ноги, провожу рукой по лицу и волосам, пытаясь взбодриться, и бреду в коридор. Тот, кто стоит снаружи, вновь и вновь выжимает кнопку звонка до предела. Ему явно невтерпеж.

— Да иду-иду, — с этими словами я распахиваю дверь и… Потрясенно застываю.

Передо мной стоит Карина. Заплаканная, трясущаяся, бледная. Под глазами разводы от туши, тонкие пальцы в смятении заламывают друг друга, рот дрожит.

— Что…

— Ничего не спрашивай, — она залетает в квартиру, подобно вихрю, и со спешной горячностью приникает к моим губам.

Целует. Жмется. Льнет. Так, будто я ей очень нужен. Будто я ее единственное спасение в этом жестоком, сволочном, пропитанном лицемерием мире.

Одной рукой обвиваю ее тонкую спину, другой захлопываю дверь. Обнимаю ее подрагивающее тело, убираю с лица прилипшие волосы, отвечаю на соленый поцелуй. Соленый — потому Карина до сих пор плачет. Не навзрыд, а тихонько, словно оплакивает нечто давно минувшее.

Вы же знаете, что боль со временем притупляется? Поначалу человек страдает громко, с криками, а потом просто бесшумно плачет, прокатывая по щекам литры слез.

Вот у Карины, кажется, второе. Я не психолог и не великий эмпат, но чувствую, что ее боль не резкая и не острая, а, скорее, ноющая, фоновая. Та, с которой учишься жить. Она давит, теснит, но не вспарывает кишки безысходностью.

Именно поэтому ее не всегда видно со стороны.

Но это вовсе не значит, что ее легко переносить.

Мы с Кариной залетаем в спальню, и она начинает с каким-то буйным остервенением сдирать с меня одежду. Создается ощущение, что раздеть меня — для нее сейчас жизненно важно, поэтому я не сопротивляюсь. Не задаю вопросов. Не пытаюсь разобраться в причинах ее странного поведения.

Пускай действует так, как ей хочется. Так, как ей проще. Ведь именно за этим она сюда и пришла — за облегчением.

Совершенно голый я откидываюсь на простыни и замираю, наблюдая за тем, как Каринина одежда летит на пол. Она не позволила мне помочь — обнажается сама. Резко, торопливо, с какой-то суетливой порывистостью в движениях.

Я знаю, что она умеет быть по-кошачьи грациозной. Знаю, что умеет игриво пританцовывать, виляя тазом. Умеет соблазнять. Но сегодня точно не такой случай.

Карина не хочет выглядеть сексуальной и привлекательной. Ей вообще плевать, как она выглядит. То, что происходит у нее внутри, в миллиарды раз важнее. И для нее, и для меня.

А там, в груди у нее пожар горит. Ей больно, тесно, горячо. У нее внутренности плавятся. Какой уж тут секс с его классической атрибутикой — долгими прелюдиями и нежными ласками?

Ей нужно спасение и утешение. Поддержка нужна. Она об этом не говорила, но я почему-то знаю. Неужели наконец научился без слов понимать женщин? Точнее, не женщин в целом, а одну конкретную женщину. Особенную. Неповторимую. Мою.

— Люби меня так, как только ты умеешь, — шепчет, Карина, накрывая меня собой.

И я люблю. Делаю так, как она просит. Двигаюсь в том темпе, который нравится ей. Целую ее до одури, до дрожи, то мозолей на губах. Впечатываю ее тело в матрас. Грубо и порывисто. Я знаю, что ей надо именно так и никак иначе. Я ощущаю ее на уровне колебания эмоциональных частот, на уровне души, на уровне шестого чувства.

— Я люблю тебя, Богдан, — произносит Карина, двигаясь на мне сверху.

Говорит, а сама в глаза смотрит. Пристально, неотрывно, цепко. Это не похоже на порыв или на излияние под действием момента. Взгляд у нее осознанный и прямой. Неужели действительно любит?

Потому что я-то ее наверняка. Так люблю, что самому иногда становится страшно.

Поймите правильно, я — парень, и в моей системе ценностей любовь никогда не стояла на первом месте. Карьера, заработок денег, возможность быть независимым — именно к этому я стремился и этого хотел. По крайней мере, на данном этапе жизни.

Но с Кариной мой мир перевернулся с ног на голову. Не проходит ни дня, ни минуты, чтобы я не думал о ней, чтобы не воссоздавал в памяти ее прекрасный образ. Я живу от встречи к встрече. Как маньяк, залипаю на ее фотках в моменты разлуки. А когда мы вместе, у меня мозги кипят от наслаждения. Не только чувственного, но и ментального. Вы понимаете, о чем я говорю?

Возможно, в двадцать два это звучит странно, но, кажется, я реально однолюб. Из тех, кому, как в великой цитате Хабенского, не хватает жизни, чтобы любить одну-единственную женщину.

Одно ловкое движение корпусом — и Карина уже подо мной. Бедрами навстречу моим толчкам подается, дышит тяжело и вместе с этим требовательным взглядом пытает. Неужто тоже хочет услышать признание в ответ? А то и так не знает. Ведь знает же, по-любому. Не может не знать. Умная же до чертиков.

Я раньше этого вслух не говорил только потому, что передавить боялся. Ну, и по уши втрескавшимся пацаненком выглядеть не хотелось. Она же замечает, как я на нее смотрю, — на инстинкты исхожу и слюнями обливаюсь. А сама всегда такая гордая, неприступная…

Сейчас я вам открою один секрет. Вы, наверное, об этом не догадывались, но с такими женщинами порой немного страшно. Легко разыгрывать роль мачо на коне, когда общаешься с наивной глупышкой, не имеющей ничего, кроме смазливой мордашки.

А вот попробуй быть мужиком с яйцами, когда рядом с тобой не просто красивая женщина, но и сильная личность. Когда ты не сиськи в первую очередь видишь, а харизму. Когда в ответ на колкую реплику не глазками влажными хлопают, а нахрен посылают.

Не знаю, почему, но меня всегда тянуло к бабам с характером. Взять ту же Вику Рябинину. Сука, конечно, редкостная, но со стержнем. За словом в карман никогда не лезла, всегда знала, чего хочет от жизни, по головам шла.

Карина, разумеется, не такая. Она тоньше, глубже, интеллигентней. Но даже сейчас, будучи в разбитых чувствах, она пришла ко мне не для того, чтобы я ее жалел, вытирая слезы накрахмаленным платочком. Она пришла трахаться. Чтобы через секс, через грубые животные эмоции выпустить наружу свою боль.

Не каждая так сможет.

— И я тебя люблю, детка, — говорю тихо, но твердо. — Всегда буду любить,