Шрифт:
Закладка:
На улице тихо, но это только до того момента, пока не выхожу на проспект. На часах девять, огни уже горят. Киев прекрасен. Потрясающий в своем историческом и культурном великолепии город. Старинный, яркий, уже успевший стать моим.
Навстречу мне компании, красивые наверняка спешащие на свидания девушки. Я, почему-то, раздумываю куда они торопятся и что ждет их дальше.
Брюнетка, та, что в очках со стильной красной оправой шагает одна. Улыбается, приветливо машет, кажется, мне. Оборачиваюсь, позади меня высокий хорошо сложенный парень, он распахивает объятия, и брюнетка утопает в его руках словно он плед, способный окутать её. Они счастливы.
Так, наверное, я была счастлива в маленькой гостинице Зельцбурга. Отворачиваюсь, немного смутившись, будто увидела что-то запретное, словно подсмотрела за ними.
Мужчина у входа в ресторан эмоционально говорит по телефону. Ходит из стороны сторону, меря шагами небольшую, отведенную под его движения площадь. Он говорит, говорит, я подхожу ближе, так, что могу слышать его. А он резко тормозит, смотрит в небо, и отвечает на выдохе: «Милая, давай не будем, я так люблю тебя.» Улыбаюсь.
Тут, на улицах Киева, течет жизнь. И пускай она чья-то, пускай не моя, она бурлит в этом городе. Сегодня день глупых эмоций, потому что я по-глупому хочу быть причастна к их жизням. Я проходящий слушатель. Наблюдатель. Как ютубный интервьюер, который вникает в историю каждого сидящего напротив человека, хочу внимать каждому услышанному слову и благодаря этому верить в счастье.
Пересекая небольшой сквер, замечаю сидящую на лавочке компанию. Виной моему вниманию смех. Я знаю этот смех. Слышала тысячи раз в разных вариантах: злой, веселый, с насмешкой, с укором, а сейчас он искренний. Илья. Ошибкой стало мое любопытство, ненужный поворот головы и мы встречаемся глазами.
— Тайка, подойди, — кричит он, когда я прохожу мимо них.
Отворачиваюсь. Хочу сделать вид, будто я и не я вовсе. Пусть он подумает, что обознался. Пожалуйста, пусть…
— Я тебя позвал, — дергает за локоть, вынуждая повернуться лицом, — моя жена обязана меня слушаться.
— Не жена еще! — огрызаюсь, вырывая руку. Больно.
— Дело времени, — фыркает, —ты себе на первую брачную ночь нарабатываешь, сучка? Не зли меня, — шипит, склонившись надо мной.
Страшно ли мне? Конечно, да. Я одна стою перед ним. А он огромный и злой в компании своих друзей.
— Я говорила о мире, ты отверг предложение, — огрызаюсь, будто нашкодившая малолетка, так я выгляжу.
— Повиновение, а не мир, детка. Это обещал мне твой папаша.
— Вот с него и требуй, — слова вылетают раньше, чем могу обдумать.
И я уже знаю, что он скажет:
— Правда хочешь, чтобы я обратился к нему за помощью? Мы это уже проходили. Что там тебя ждет? — щелкает пальцами перед моим носом, будто припоминая, — ах да, казарма и солдафоны!
— Илья, что ты там возишься? — окрикивает женский голос, и через минуту я уже лицезрею ту, кому он принадлежит.
— Илья, что ты там возишься? — окрикивает женский голос, и через минуту я уже лицезрею ту, кому он принадлежит.
Блондинка в кожаной куртке и туфлях на высоком каблуке. Ей идет. Красивая. Но красота её зазывающая. Она забрасывает на плече Ильи руку, а другой трогает его грудь, словно демонстрируя кому он принадлежит. Хочется крикнуть: «Забирай!», но я лишь наблюдатель. Он глядит на меня с ехидной улыбочкой, а затем… Целует её. Смачно и слюняво. Что я чувствую? Отвращение, что нахожусь тут.
Делаю шаг назад, чтобы уйти, но их поцелуй заканчивается.
— Это моя невеста. Тайка, — представляет меня девушке.
Он будто влепил мне пощечину. Кажется, из меня выбили дух. Ничего не могу сказать. Просто стою и смотрю. В возмущении блондинка открывает рот, но Илья успокаивающим тоном добавляет:
— Не волнуйся, детка, она не будет нам мешать. Для меня это только штамп, — говорит, следя за моей реакцией.
Позже я придумаю тысячи фраз, которые швырну в ответ, но сейчас все, что могу — просто глотать воздух. Униженная и раздавленная.
— А сейчас подожди меня, — долетает сказанное не для меня. Блондинка уходит, Илья шлепает её по заднице и смеется. А я всё ещё стою и смотрю на него распахнутыми от ужаса глазами.
Униженная. Растоптанная.
Он рассматривает меня. Наслаждается. А я не способна скрыть свою реакцию.
— Жаров отпустил тебя в Германию? — говорит он наконец, — Что ж, пожалуйста. После свадьбы у нас будут только общие поездки. С твоей стороны, разумеется. А сейчас можешь идти, — на ватных ногах я отступаю.
А в след несется:
— Доброй ночи, женушка, — и смех. Злой смех. Смесь мужских и женских голосов.
Падшая для них. Распятая.
Сколько еще я должна вынести? Сколько? «Когда, скажи мне, когда ты от папашки своего обалдеешь настолько, что будешь готова действовать?» - проносятся вихрем в голове слова Арины. Они оглушают, гудят, бьют набатом, прокручиваются снова и снова, будто на повторе.
Так может, правда, сбежать на другую часть земного шара? В Австрию, где было так хорошо или в Берлин, где, несомненно, тоже будет хорошо. И внезапно четкое и ясное осознание, что мне хорошо там, где Марк, накрывает с головой. Я и раньше допускала такие мысли, постоянно возвращалась к ним, металась, но всегда гнала, никогда не могла согласиться с этим. Я не могу больше бежать от него. Не могу, не хочу и не буду.
Что есть у меня в семье, за которую я держусь? Продали, как товар? Растили, как папоротник подальше от солнца, поближе к темному углу? Я папоротник, не настолько красива, чтобы всем хотелось посмотреть на меня и настолько же неприхотлива, чтобы не приносить окружающим неудобства.
