Как творение Божие, человек представляет собой в ряду тварей существо, срединное между миром вещественным и духовным: в нем удивительным образом сочетались начала того и другого[450]. Он вместе – персть и дух, «живое существо – видимое и невидимое, временное и вечное, земное и небесное, касающееся Бога, но не постигающее, приближающееся и далеко отстоящее»[451]. Мы произошли из персти, соединенной с Божеством, поэтому в нас есть образ Божий[452]. Часть Божества, заключенная в теле, и есть человеческая душа – природа умосозерцаемая, оживляющая и движущая[453]. Душа «произошла от Бога и божественна, которая причастна горнего благородства и к нему поспешает, хотя и сопряжена с худшим»[454]. «Душа есть Божие дыхание, и, будучи небесной, она терпит смешение с перстным. Это свет, заключенный в пещере, однако ж божественный и неугасимый»[455]. Душа не есть гармония составных частей тела: иначе не было бы основания для различия людей добродетельных и порочных, равно как для отделения людей от бессловесных, потому что и у последних есть гармония формы и смертной плоти[456]. Как струя невидимого Божества, человеческий дух всего дороже и выше для человека[457]. Бог самодоволен[458] и Сам по Себе не нуждается ни в каком приношении от человека[459]. Да мы и не имеем ничего собственного, а все имеем от Него. Тем не менее, получая все от Бога, человек обязан и всем жертвовать для Бога, все Ему посвящать и возвращать[460]. Но высшая и самая угодная Богу жертва от нас есть именно наш дух, то есть сам человек должен прежде себя самого представить Богу в жертву живую, чистую и святую[461]. Это посвящение души Богу есть ее естественное тяготение к Первоисточнику жизни, от Которого и она получила бытие, есть приготовление к переходу в свойственное ей по природе духовное существование на небе. «А душа есть Божие дыхание и всегда желает иметь лучшую участь пренебесных. Как поток течет из источника по ровному месту, а пламенеющий огонь знает один неизменный путь – возноситься вверх, так и человек велик; он даже Ангел, когда, подобно змее, совлекши с себя пестровидную старость, восходит отселе»[462]. Потому-то «в человеке сокрыта искра благочестия, как в некоторых камнях – сила огня. Ударами железа извлекается свет из кремней; так и Слово изводит из смертных сокрытое в них благочестие»[463]. «…Дар наибольший и наипаче свидетельствующий о Божием к нам человеколюбии есть наше к Нему [Богу] стремление и сродство с Ним»[464]. Посему Бог является высочайшим Благом, с Которым душа человеческая, воспитываясь нравственно, жаждет соединиться[465]. «Бог есть сущность и первая доброта»[466]. Он есть высочайший свет, «просвещающий всякую разумную природу, то же в духовном мире, что солнце в чувственном, по мере нашего очищения представляемый, по мере представления возбуждающий к Себе любовь и по мере любви вновь умопредставляемый»[467]. Он сотворил человека, как и весь мир, по Своей благости – «творить живое существо, здесь предуготовляемое и преселяемое в иной мир и (что составляет конец тайны) чрез стремление к Богу достигающее обожения. Ибо умеренный здесь свет истины служит для меня к тому, чтобы видеть и сносить светлость Божию, достойную Того, Кто связует и разрешает и опять совокупит превосходнейшим образом»[468].

Но это обожение не есть закон, осуществляемый с необходимостью, а должно быть личным делом самого человека, потому что он обладает нравственной свободой. Иначе добро, совершаемое нами, не имело бы нравственной цены и не было бы поставлено в заслугу самому человеку, как не собственное дело личности. «Сего [первозданного] человека, почтив свободой, чтобы добро принадлежало не меньше избирающему, чем и Вложившему семена оного, Бог поставил в раю… Дает и закон для упражнения свободы»[469]. «…В том верх благости Божией, что добро соделано и нашей собственностью, не только всеяно в нас с естеством, но возделывается также нашим произволением и движениями свободы, преклонной на ту и другую сторону»[470]. «И как Сам Он [Бог] преисполнен света и добра, то и мне даровал несколько добра; восхотел же, чтоб оно было моим делом. А для сего показал мне тогда же границы той и другой жизни и определил их словом, придал в помощь твари закон, поставил меня самопроизвольным делателем добра, чтобы борьбой и подвигом приобрел я венец, потому что для меня это лучше, чем жить свободным от ограничений»[471].

На первой стадии самовоспитания и совершенствования, приводящего к обожению, душа действует в теле. И здесь, в этом соединении духа и материи, св. Григорий усматривает нравственные цели. Это сделано, «во-первых, чтобы душа могла наследовать горнюю славу за подвиг и за борьбу с дольним и, быв здесь искушена ими, как золото огнем, получила уповаемое в награду за добродетель, а не только как дар Божий… Во-вторых, чтобы душа могла и худшее, постепенно отрешая от дебелости, привлекать к себе и возводить горе, чтобы она, став руководительницей для служебного вещества и обратив его в сослужебное Богу, была для тела тем же, чем Бог для души»[472]. Человек есть вместе дух и плоть – «дух, чтобы пребывать и прославлять Благодетеля, плоть, чтобы страдать и, страдая, припоминать и поучаться, сколько ущедрен он величием»[473]. Плоть предохраняет человека от надмения и превозношения, внушая ему, что он вместе и велик и низок, наследник света и тьмы, небесный, но и земной, бессмертный, но и временный[474].

Вследствие злоупотребления человеком дарованной ему свободой совершилось падение, в котором Бог невиновен[475]. Так возникли зло и грех в человеческой природе[476], переходящие на всех людей, подобно колосу, вырастающему из корня[477]. Отсюда – противоборство между телом и духом и различие стремлений того и другого…[478] Вещество влечет долу, а ум – горе[479]. «…Как земля, привязан я к здешней жизни и, как частица Божественного, ношу в груди любовь к жизни будущей»[480]. Чаще всего благосостояние души бывает обратно благосостоянию тела[481]. Но как бы то ни было, есть закон, постановленный для всего творения, видимого и сверхчувственного, – закон, по которому лучшее (душа) должно управлять худшим (телом), а низшее по природе должно подчиняться высшему и начальственному[482]. Отсюда открывается глубочайшая, основная проблема нравственной жизни, состоящая в постепенном самовоспитании духа, при постоянной