Я написал об этой женщине всего пятнадцать строк. Она получила три тысячи писем. Из трех тысяч мужчин она выбрала одного. Ему трудно с ней. Ей трудно с ним. Но вот уже скоро год, как они знают друг друга и не расстаются. Спрашивается, так надо ли было держать ее за решеткой до самого «звонка»? Неужели нельзя было выпустить хотя бы на полгода раньше, если нашелся надежный поручитель?

1992 г.

ДОПРОС ПОД ГИПНОЗОМ

В одной дореволюционной книге я прочел: «Преступница превосходит преступника в рафинированной жестокости. Ей недостаточно убить своего врага, она должна еще насладиться его смертью». Соглашаясь, работники женских колоний добавляют: «Женщина, как правило, совершает убийство потому, что ее слишком долго унижали, в состоянии сильнейшего аффекта. Но ее и здесь приравнивают к мужчине, навешивая обвинение в «умышленном убийстве».

Мне повезло, в отличие от других убийц, Света Семенова охотно рассказала, что с ней произошло.

«Жила неподалеку от городка Гусь-Хрустальный. Мама работала на парниках, ее часто не было дома. Отчим этим пользовался. Приходил пьяный и начинал приставать. Это началось, когда мне было всего девять лет. Заставлял раздеваться, тискал. Ну и, конечно, угрожал: «Скажешь матери, я тебя лезвием…» Представляете, когда вот так годами… Но я терпела. Только в восьмом классе начала пить. Многие в этом возрасте начинают. Но у меня была своя причина. И пить я стала по-взрослому.

Парень у меня появился. Считался женихом. Так отчим ему начал внушать, что я — проститутка. Мы уже должны были расписаться. Неделя до свадьбы оставалась. Тут-то все и произошло. Напился «папа Саша», взял лезвие: «Дай или убью!» Он решил, что если через неделю свадьба, то я уже не девочка.

Он повалил меня, начал все на мне рвать. Я его оттолкнула, он упал, но успел порезать мне грудь. Тут мама с работы пришла. Он начал ее бить. Он бил ее, как мужика, представляете?! Я — вся в крови, она — вся в крови… Я чувствовала, что сатанею. Схватила топорик и…

Ну а дальше… Я не помню, что было дальше. Об этом мне потом мама рассказала. Я разговаривала с «папой Сашей» как с живым. «Ты хотел меня попробовать? Больше не сможешь». Я его кастрировала. Потом взяла голову и пошла в милицию. Но когда меня спрашивали, кто это сделал, я говорила, что не я. А мама стала все брать на себя. Следователь не знал, что делать. Потом кто-то подсказал, что надо пригласить гипнотизера. Я, конечно, ничего не сознавала. Но мои показания были более правдоподобными, чем показания мамы. А через два месяца я окончательно пришла в себя и повторила то, что говорила под гипнозом.

..Я отсидела восемь лет. Вернулась, как вы сами понимаете, совсем другим человеком. Для того, чтобы у меня нерв оголился, достаточно было слова, взгляда. Драться бросалась, когда мне в спину говорили: «Убийца», Друг у меня, Толя, за хулиганство сидел. Ну, нас стали звать «тюремщиками». Сами повод давали: пили часто и много. Однажды я бросилась на баб драться. Мне дали оборотку. Тут Толя влез, мужики подошли. Свалка получилась. Но судили, естественно, только нас двоих. На суде Толя, представляете, упал на колени. Говорит: «Я люблю ее, дайте нам одинаковый срок, иначе я потеряю ее». Судья первоначально хотел дать ему три года, а мне — пять. Но сжалился, сделал так, как просил Толя».

А теперь слово Нине Аркадьевне Баранкиной, начальнику отряда, в котором отбывает срок Света Семенова:

«Как вы понимаете, Семенову нельзя назвать психически здоровым человеком. С трехлетнего возраста жить с таким отчимом… Это не могло пройти бесследно. Убийство было совершено с патологической жестокостью. Потом восемь лет заключения. Света была в числе тех, от кого я могла ожидать каких угодно выходок. И вот происходит самое страшное. Получаем от ее тетки телеграмму: мать умерла от рака!

Света идет к начальнику колонии, падает перед ним на колени, рвет на себе волосы: отпустите на похороны! Начальник читает телеграмму — она не заверена ни врачом, ни местной милицией. Я подтверждаю: читала письма, у матери действительно был рак в четвертой стадии. Начальник заколебался. Но тут оперчасть всполошилась: как такую отпускать? Звоню в прокуратуру. Мне говорят: «Мы не против, если Семенову будет кто-нибудь сопровождать».

Кому ехать? Конечно, мне. Мать — дело святое. Тем более что у Светы — ни брата, ни сестры. Сослуживцы говорят, ты сумасшедшая! Но мне важно, что муж скажет. Он, между прочим, тоже в этой колонии работает. С утра до вечера здесь. А у нас двое детей. Сыну — всего четыре годика. Отпуск в таких случаях дают на девять дней. Немалый срок! Но муж меня поддержал: мать — дело святое.

Пока я обзванивала инстанции, добивалась разрешения, прошло два дня. Чтобы успеть, нужно было лететь самолетом, а от Владимира до поселка ехать только на такси. Какую сумму могла выделить колония? Слезы! Выручила Светкина бригада. Собрали пятьсот рублей. Надо ехать за билетами, а мне говорят: «Светка считает, что тетка плохо ухаживала за матерью, грозится «разорвать ее»… У меня внутри все оборвалось. С нее станет! Но отступать было поздно.

Одела я ее во все свое и велела называть меня по имени-отчеству. Но у нее, видно, уже привычка. Пока ехали в аэропорт, она меня несколько раз назвала гражданкой начальницей. Таксист на нас в зеркальце поглядывает, ничего понять не может.

На самолет мы опоздали. Бросились обменивать билет, а там очередь. Кто-то не так сказал — Света тут же завелась. Ну, думаю, еще секунда и — засветит… Держу ее за руку, а она вся дрожит. Тут и я стала подрагивать.

Приехали в поселок Новый ночью. Родственники не спали. Заканчивали поминки. Мы, конечно, опоздали. Для Светы это был удар. Ее уже всю колотит. Ей наливают. Она смотрит на меня. Я — на нее. Я — не пью. Она — не пьет. Постелили нам вместе. И тут я почувствовала: вот что, оказывается, самое трудное — быть при ней в халатике, спать рядом. Она не спала. И я не спала.

Утром, на могиле, Света была просто в истерике. Тут я поняла, почему она убила отчима. И почему была так настроена против тетки. Но в то же