— К завтрему, барыня, почистят город, — обрадовал Ефим, когда мы шли к выходу с камня по более короткому, но не расчищенному еще до конца маршруту. — Полегче будет.

— Завтра? — переспросила я. — Полегче что? — От недовольства, а может, от собственной невнимательности я наступила на скользкое место, потеряла равновесие и едва не выругалась.

— Так траур, барыня, — удивился Ефим и придержал меня за локоть, чтобы я не свалилась в снег, и сразу же убрал руку. — На камень ездить положено.

Что будет, если я не приеду? Я остановилась, потопала сапожком, стряхивая снег, обругала себя целенаправленно — держать себя в руках даже при слугах. Особенно при слугах. Те слова, которые меня подмывало сказать, барыне знать неоткуда и не от кого.

— Кем положено? — раздраженно буркнула я. — И сколько мне ездить?

Ефим помолчал, почесал под картузом затылок — неудивительно, что ему потребовалось время поставить на место мозги, если бы я услышала от своих современников вопрос, как пользоваться туалетной бумагой или мылом, была в шоке не меньшем.

— Три года, барыня. Пока траур идет.

Мой муж этого не заслужил. И я не намерена каждый день бухаться на колени, рискуя заработать цистит или застудить почки, чтобы — чтобы что?

— Мой муж этого не заслужил, Ефим, — отрезала я. — И… я займусь детьми и делами. Мне есть чему посвятить свою жизнь, кроме оплакивания человека, который отправил меня с детьми в эту зад… задворки. Что будет, если я забуду сюда дорогу?

Я его озадачила. Похоже, что ничего не произойдет, но что люди скажут, и Ефим растерянно пожал плечами, так ничего и не ответив. Люди пусть болтают что хотят — я так решила.

Площадь перед траурными аллеями постепенно заполнялась экипажами, посетителями и нищими. Вездесущее отребье со всех концов города стекалось к местному кладбищу, чтобы протянуть руку и плаксиво выцыганить хоть медячок у проходящих мимо господ, мещан и мастеровых. Мужчины бросали милостыню себе под ноги, дамы швыряли монетки прямо в снег, подальше от себя, и иные нищие за ними даже не наклонялись, зато другие, видимо, не настолько сытые, кидались как дворовые псы на кость, отталкивали друг друга, кричали, и я после пары таких коротких и яростных схваток увидела на снегу пятна крови.

— Помилуй, барыня, детки голодные! — завыла замотанная в тряпье нищенка, протягивая ко мне сочные ручки. — Четверо малых не евши сидят!

Бог подаст. Или иди работать, вызверилась я про себя, нищенке же ничего не сказала и не обернулась в ее сторону. Можно подумать, я купаюсь в деньгах, чтобы еще тебе что-то давать, да и… ученая я вашим братом и вашей сестрой за столько лет своей прошлой жизни. Беременных годами, как матерая слониха, девиц и прытких безногих, за которыми не мог угнаться ни один наряд, я повидала и в своем городке, и в столице, и жили они много лучше, чем те, кто день за днем честно работал в поте лица.

Нищие были противны демонстративной запущенностью, незамутненной наглостью и чужды мне еще и клановостью. Я привыкла быть одна. Привыкла, что единственный человек, кто мне поможет, это та самая девочка, после — женщина, которую я каждый день вижу в зеркале и говорю устало — привет, дорогая, неплохо выглядишь, мы с тобой еще посражаемся за место под солнцем! Наше время еще не ушло, мы на коне, мы многое можем. Мы с тобой всегда будем вместе, ты и я, я и мое отражение в зеркале. Улыбнись, Вера! Вот так, и сожми бубенцы в кулак!

Я всегда была одна по-настоящему. Первый мой муж в самом начале моего подъема покинул страну, подавшись за лучшей долей, и долгое время мы переписывались, поддерживали друг друга, рассказывали об успехах и неудачах, но я все больше уходила в работу, а он женился на местной девушке и завел очаровательных малышей, общались мы с ним все реже, не то чтобы отдаляясь, просто жизнь развела… постепенно и дружба сошла на нет и адреса стерлись из памяти ноутбуков. И второй муж, который очень старался, но так и не смог мне простить, кто я есть, кем я стала, и в конце концов гордыня его доконала, — два моих мужа были лишь эпизодами. Хорошими эпизодами, несмотря ни на что, оба брака я считала удачными. Спасибо за все, всего хорошего, дальше нам не по пути. Занимательно, что в этом мире мне сразу предоставили вдовство…

Нищенка кричала мне вслед недоброе, я не вслушивалась. Навстречу мне шел человек, которого я узнала не сразу, но когда поняла, кого вижу, отступать и прятаться за людьми было слишком поздно.

— Вера Андреевна, — приподнимая цилиндр темно-красного цвета, слегка поклонился мне Петр Аркадьевич, и вид у него был изумленный. — Вы привезли кулон?

Чертов родственник поймал меня на горячем. Так решивший провести уик-энд на курорте начальник на соседнем лежаке видит болящего подчиненного, но если олл-инклюзив вместо предписанного врачом постельного режима не повод для увольнения, то я попалась всерьез. Петр Аркадьевич не мог не знать, сколько стоят услуги пастыря и проклятый кулон, как и не мог не знать, что мне неоткуда взять такие деньги.

Из его дома, он должен быть уже в курсе.

— Мир не без добрых людей, — с невинной улыбкой скорбящей вдовы проговорила я, мысленно кроя родственника последними словами и украдкой высматривая городовых.

— Вы, Вера Андреевна, счастливица, — Петр Аркадьевич подошел ближе, озабоченно ко мне наклонился, даже коснулся моего предплечья, может быть, как родне ему было позволено. — Всевидящая уберегла, а возможно, они и ждали, пока дом опустеет, вот откуда узнали? У холопов языки без костей, сечь их, да некому.

Я доверительно смотрела в его ничего не выражающие глаза.

— С утра дворник увидел стекла битые, кликнул городового. Дом мой ограбили, Вера Андреевна, аккурат как вы съехали, вынесли все, кроме мебели, — снизошел до разъяснений Петр Аркадьевич. — Кое-что отыскали уже, платья ваши и Григория вещи, несколько ложек… Остальное кануло, но хотя бы вы живы.

Когда надо, дура-Вера и не помышляет рыдать, а ситуация располагает. Мне бы побледнеть, хотя, впрочем…

— Вера Андреевна, голубушка, — Петр Аркадьевич не выдержал, взял меня за локоть и повел куда-то, Ефим послушно шел сзади