…Мы встретились с Галей вечером. Это было осенью, на мосту через Москву-реку, и шел дождь. Мы теперь с ней часто встречаемся. Сегодня собираются все, с кем мы плыли по той большой реке летом. И Начальник будет. Как-то мы встретимся с ним? В походе мы не поняли друг друга. Но хороший был поход. Если бы можно было повторить его опять! Я бы теперь делал иначе. Я бы говорил себе: "Может, Начальник по-своему прав? Тогда надо подумать, в чем же не прав я". И он — я уверен в этом — стал бы рассуждать так же.

— Мы не опаздываем? — спросила Галя. — А то опять тебе всыпят. — И засмеялась.

— Знаешь, а я так думаю, что Начальник размышлял о нас с тобой значительно больше, чем мы о нем…

— Пожалуй, — ответила смеясь Галя, — нам просто некогда было размышлять… Хорошо бы тебе не забыть эту мысль до следующего похода.

Грани риска

Этот очерк написан в конце шестидесятых годов, еще во времена сплава по мощным рекам на бревенчатых плотах. Эти сплавы неповторимы, как рекордные перелеты на матерчато-деревянных самолетах. И даже еще более неповторимы, потому что подходящего для плотов сухостоя в верховьях рек теперь нет; и быть не может для современной армии туристов-водников.

Теперь надувные суда господствуют на всех туристских реках. Но я решил ничего не менять в этом очерке, чтобы не нарушалась гармония эмоций и представлений "эпохи бревенчатого плота".

Если падение с высокой скалы однозначно определяет трагический исход, то падение человека в бурную воду горной реки во многих случаях оканчивалось вполне благополучно. Мне известно достаточно происшествий такого рода. Но толковать чужие приключения, как и чужие сны, — занятие сомнительное.

Поэтому лучше рассказывать в основном о собственном опыте, хотя здесь есть опасность впасть в субъективизм, так как приключения такого рода теснейшим образом связаны с острыми эмоциями: согласитесь, трудно заниматься холодным анализом своих ощущений, когда ты тонешь. В двенадцатилетнем возрасте я тонул в первый раз, это случилось в маленьком теплом бассейне московских Сандуновских бань. Меня "спас" мой однокашник; он взял меня за руку и дотянул до борта бассейна вверх, ибо тонул я непосредственно у стенки. Далее, в полном соответствии с основами психиатрической науки, во мне укоренился страх к воде. Чтобы преодолеть его, я явился в спортивный бассейн и в течение шести лет с большим увлечением занимался спортивным плаванием. На шестой год я понял, что серьезных побед мне не достигнуть, воспринял это как поражение, но воду навсегда стал считать своей стихией. В теплые месяцы лета я с утра уплывал в Черное море и возвращался на закате солнца, замерзший, изнемогающий от голода, но гордый приобщенностью к стихии. Я купался в штормовом прибое, изучал большие волны у берегов. Несколько раз совершал ошибки, но получал лишь легкие физические травмы. И все же настоящее коварство воды я узнал путешествуя на плотах по горным рекам.

…В 22-м пороге Мельзейского каскада реки Ка-Хем (Южный Саян, Тува) плот Александра Степанова налетел на камень и застрял над основным сливом. При помощи веревок команда перебралась с плота на берег, и сплав был прекращен. Это было в 1961 году. Годом позже я участвовал в сплаве по той же реке на плоту под командой Игоря Потемкина. Когда мы обошли по берегу 22-й порог и стали разглядывать его, Игорь сказал одному из участников степановского сплава, бывшему с нами: "Ваше счастье, что плот застрял над порогом, а то бы тебя сейчас не было с нами". Сутки мы потратила на тщательной изучение 22-го. Картину он являл собой угрожающую: тяжелый камень стоял на обрыве ступени, разбивая падающую реку; он походил на корабль, запущенный на полный ход и покинутый командой; а нам нужно заскочить под самый его форштевень, а потом успеть увернуться. Создавалось впечатление, что в случае ошибки в маневре команду ждет гибель. Мы думали столь категорично потому, что в таких порогах раньше никто не плавал.

Гибель экипажа, казавшаяся неизбежной первопроходцам, не произошла. После тщательных расчетов мы выполнили необходимый маневр, и секунды, проведенные в 22-м пороге, остались в памяти как напряженнейшие ярчайшие секунды моей жизни.

Четырьмя годами позже я видел на киноэкране, как плот Владимира Бялого на всем ходу (читай — на полной высокой воде) врезался в страшный камень 22-го порога, косо встал на дыбы, перевернулся, погребая под собой команду, и… все бяловцы остались живы и здоровы.

Что же испытывает человек, попав в поток горной реки? Этот вопрос отнюдь не риторический. Он имеет практическое значение для выработки поведения спортсмена в критической ситуации, грозящей катастрофой.

Еще до 22-го, пройдя 3-й порог Мельзейского каскада, порог сложный, красивый и чистый, без камней, с мощной струей, бьющей в гладкую стену, мы задумались над ощущениями человека, упавшего в воду. И в этот порог я решил прыгнуть, чтобы испытать все по доброй воле. Но в результате обсуждения идея выродилась — решили, что без веревки опасно, но с веревкой было еще опаснее…

Через неделю я все-таки попал в воду, не совсем добровольно, но и не совсем неожиданно. Мы втроем шли берегом, разведывая новые пороги. Это было ниже 22-го, при подходе к Ка-Хемской Трубе. Путь преградила скала, уходящая в воду, и, как обычно, мы попытались пролезть по стенке над водой.

На этот раз едва мы прошли по скале десяток метров, как всем стало ясно, что дальше пути нет. Игорь со Львом повернули назад. Но я решил продолжить лазанье (поступку этому нет оправданий, но что было, то было). Ребята не оборачивались и не видели меня. Скоро они совсем скрылись за выступом скалы. Я никогда бы не решился на такое лазанье без страховки, если бы подо мною была не вода. Струя била в стену и, отражаясь, уходила к середине реки; было видно, как впереди падает река в слив порога, в котором и плот нырнет, и гребцов, пожалуй, затопит по пояс. За секунду до падения я сделал все, чтобы удержаться, а