Шрифт:
Закладка:
– На каком еще острове?
– А вот, – заторопился непонятный субъект, полез в саквояж, достал оттуда сложенную карту, развернул. – На Маркизовом архипелаге. Видите желтые точечки в Тихом океане? Я про них в «Плавании Крузенштерна» прочел. Очень хорошее место, кажется. Обоснуюсь, подберу товарищей. И заживем не как все, а как правильно.
Сумасшедший, подумал Александр Иванович, глядя на карту.
– Вы не думайте, что я малахольный какой-нибудь, – будто подслушал Бахметев. – Я всё продумал. Доплыву до Новой Зеландии, запасусь всем необходимым, и потом туда, до острова Нухива. Деньги у меня есть, наследство от покойного отца.
Он показал на узел, лежавший подле саквояжа. Увидев на лице собеседника недоумение, развязал ткань. Внутри лежали бумажные пачки.
– Здесь пятьдесят тысяч франков. Получил в Париже по кредитному письму.
– Прямо так, в узелке и носите? – удивился Герцен. – Впрочем это ваше дело. Я только не возьму в толк, зачем вы посвящаете меня в ваши. интересные планы.
– Затем, что мне так много не нужно. Я всё посчитал. На переезд и коммуну хватит тридцати тысяч. Хочется напоследок сделать что-нибудь для России. Я подумал и решил, что вы лучше знаете, как с пользой потратить двадцать тысяч. Они для меня лишние.
Александр Иванович сразу понял, что это не шутка. По Бахметеву было видно, что шутить он не умеет.
Остров Нухива. Гавань Чичагова[77]
– Какую именно пользу вы имеете в виду?
– Не знаю. Что-нибудь, от чего люди будут хотеть свободы. Вот я сейчас при вас отсчитаю двадцать пачек и более вас задерживать не стану.
Кажется, молодой человек полагал, что всё уже сказано, прибавить нечего.
– Постойте! – вскричал Герцен. – Павел… Александрович, – не сразу вспомнил он отчество. – Это невообразимо! Я не могу принять столь значительной суммы – собственно, никакой суммы – от первого встречного, и со столь неопределенными указаниями. Без свидетелей! Нет, невозможно! – В голову ему пришла спасительная мысль. – Знаете что, приезжайте завтра ко мне домой. Там будет мой близкий друг, почти брат господин Огарев.
– Мне знакомо это имя, – кивнул Павел Александрович. – Он ведь из ссыльных? Значит, достойный человек.
– Весьма достойный. Будет и свидетелем, и поручителем.
Бахметев вдруг нахмурился:
– К вам домой? У вас, верно, и жена есть?
– Нет. Я вдовец, – ответил Александр Иванович очень сухим тоном, давая понять, что на эту тему говорить не следует, да и соболезнования будут излишни.
Но чудной собеседник и не подумал соболезновать.
– Это очень хорошо! – с облегчением воскликнул он, но в следующий миг сообразил, что вышло неловко, и сконфузился. – Не в том смысле хорошо, что вы овдовели, а просто я всегда сбиваюсь в присутствии дам.
Герцен расхохотался – очень уж комичный вид был у извиняющегося.
– Не радуйтесь раньше времени. Дама там тоже будет, и дама с характером.
Наталья Алексеевна долго собиралась с духом, прежде чем спуститься на первый этаж, в гостиную. В последнее время она все время запаздывала – и к столу, и к выходу, если предстояла прогулка или выезд втроем. Нужно было приготовиться или, как она это называла, «облачиться в доспехи». Что-то они защищали всё хуже, эти доспехи.
Уже укрепившись духом и даже выйдя на лестницу, она вновь застыла на середине.
Снизу донесся веселый голос, сказавший:
– Помилуйте, да на гвоздях-то зачем?
Другой, глуховатый, ответил:
– Это я в житии одного схимника почерпнул, он в пещере на «доске гвоздинной почивал во презрение к плоти». Мало ли какие неудобства будут на острове Нухива. Только я не на гвоздях – на кнопках, какими, знаете, бумагу пришпиливают. На гвоздях попробовал. Плохо высыпаешься.
– Я думаю! – воскликнул третий собеседник, залившись веселым, детским смехом. – Ах, что же Наташа? Ей бы послушать!
Первый голос был Искандера, второй, должно быть, оригинала Бахметева, третий – Колин, это был муж Натальи Алексеевны. Услышав свое имя, молодая женщина побледнела, развернулась и стала вновь подниматься, стараясь не скрипеть ступенями.
«Скверная, скверная тварь», – шептала она в смятении.
Смятение поселилось в ее душе две недели назад, с того дня, как они втроем катались по Темзе и неуклюжий Коля (он был на веслах) качнул лодку. Наталья Алексеевна как раз привстала, чтобы дотянуться до пикниковой корзины, потеряла равновесие и упала прямо на Искандера, а он ее подхватил. Вдруг потемнело в глазах, стиснулось дыхание, по телу прокатилась горячая волна, оно всё обмякло – и Наталья Алексеевна с ужасом поняла, что любит его, любит невыносимо. То есть она, конечно, любила его и прежде – как Колиного ближайшего друга, как прекрасного человека и вообще Герцена, но есть любовь и Любовь. Бог весть когда первая переросла во вторую, но маленькое происшествие в лодке открыло Наталье Алексеевне глаза на весь кошмар ее положения.
Ежели бы собрать всех живущих на свете мужчин, от Лапландии до Патагонии, Искандер был единственный, кого ни в коем случае нельзя было пускать в сердце. Двойного предательства бедный, славный, ранимый Коля просто не переживет. И главное как это будет пошло! Столько разговоров и мечтаний о России, о прекрасных идеях, о грядущем человечестве, а в итоге тривиальнейший адюльтер? Позор. Позор и гадость.
Хорошо, что мужчины с их всегдашней спасительной слепотой ни о чем не догадывались. Наталья Алексеевна дала себе клятву, что выжжет из души постыдную слабость каленым железом. А не выйдет – можно взять и уехать от них обоих. По крайней мере это будет честно.
Ободренная этой новой мыслью, она наконец взяла себя в руки и сбежала вниз.
– Прошу прощения, – весело сказала она, войдя в гостиную, – зачиталась Флобером. Вот писатель, понимающий женщин!
– Весьма неделикатная ремарка в присутствии другого писателя, – шутливо ответил Искандер.
J. Swain (based on the artwork of G. Du Maurier). Illustration for a novel by Elizabeth Gaskell “Wives and Daughters”. 1864. Wood engraving. Published in The Cornhill Magazine, October. British Library.
