сегодня моя дорогая Энни подарит мне сына! Я вижу во всем этом некое предзнаменование. Судя по срокам, Энни понесла перед рождественским постом, когда я уже начал беспокоиться… И тогда тоже были погожие деньки! Это не случайно. Сама природа радуется появлению у меня наследника.

Сегодня я хочу попотчевать вас новым блюдом, – продолжал он, подав знак слугам открыть большую серебряную чашу. – Мой новый главный повар – француз, и он очень изобретателен по части необычных кушаний. То, что вам предстоит попробовать, называется «салат». Для его приготовления использовано мясо фазанов и рябчиков, а также около десятка различных овощей; добавлены сметана, уксус, оливковое масло, горчица и еще специи, которые мы покупаем у португальцев по баснословным ценам. Оригинальность блюда заключается в том, что все это тщательно перемешано и пропитано соусом – таким образом вы ощущаете вкус всех составляющих «салата», и не чувствуете вкуса ни одной из его частей по отдельности. Таковы французы: они хотят всего сразу, в необычном сочетании и с пикантным вкусом! Попробуйте, господа, – если вам и не понравится, то вы, по крайней мере, поймете французские наклонности.

Ну, что? – спросил Генрих через несколько минут. – Как вам «салат»? Сэр Джон, вам понравилось?

– Вы правы, ваше величество. Уход от естественности и поиск искусственных сочетаний дают оригинальные результаты, – ответил он.

– Интересно, что сказал бы по поводу этого кушанья ваш дядя. Бедный сэр Френсис! Как жаль, что он скончался! Нам его недостает. Надеюсь, он умер без страданий?

– О, ваше величество, вы всегда были очень добры к старику! А он, в свою очередь, был предан вам всем сердцем. Если бы старик услышал, что вы вспоминаете о нем, он бы растрогался… Что же касается его кончины, то он умер не страдая. Вернувшись домой после свидания с двумя красотками в веселом доме, сэр Френсис хорошо поужинал, выпил две бутылки доброго хереса, лег спать… и не проснулся. Он умер довольным, не зная, что умирает. Возможно, он и до сих пор не знает, что он мертв, – улыбнулся Джон.

– Ну, ну, молодой человек, не богохульствуйте! – строго заметил Генрих. – Душа вашего дяди сейчас на небе, и уж, конечно, ей известно, что она рассталась с телом.

– Бедная душа моего дяди, тяжело ей, должно быть, без телесной оболочки! Что будет делать душа сэра Френсиса в райских кущах без вина, красоток и вкусного обеда! – вновь усмехнулся Джон.

– Молодой человек, вы переходите границы дозволенного, – Генрих внушительно посмотрел на юношу. – Ваш дядя действительно не был образцовым христианином, но он никогда не переходил через край. Я не потерплю святотатства в своем присутствии!

Нет, вы подумайте, джентльмены, до чего распущена нынешняя молодежь! – прибавил Генрих, обращаясь к остальным сотрапезникам. – Глядя на нравы наших юношей, я с горечью думаю, во что превратится в будущем наша держава.

Генрих VIII и Анна Болейн на балу.

Художник К. Пилоти.

– О, прошу простить меня, ваше величество! – виновато склонил голову Джон. – Поверьте, мои слова объясняются исключительно легкомыслием и отсутствием жизненного опыта. Я рос без отца; если бы не сэр Френсис, неизвестно, что могло бы из меня получиться.

– Тем более вы должны стремиться к тому, чтобы быть достойным вашего дяди, – назидательно произнес Генрих. – А вот мы сейчас проверим ваш ум и умение излагать свои мысли. Скажите нам, что вы думаете об обязанности человека продолжить свой род?

– Мне трудно судить об этом, ваше величество, я еще так молод, – смутился Джон – Но я постараюсь вспомнить наставления дядюшки. Он как-то говорил, что Господь дал нам способность к продолжению рода, дабы мы вечно помнили о грехопадении наших прародителей, ибо зачатие столь же приятно, как вкушение запретного плода, а рождение и воспитание потомства столь же горестно, как изгнание из Эдема. Но в том то и видна мудрость Божия, потому что если бы было наоборот, то нашлось бы немного желающих продолжить род человеческий.

– В чем же тяжесть и горесть воспитания потомства? – спросил Генрих.

– Горесть начинается еще до рождения младенца, когда будущий отец, глядя на большой живот своей жены, задается вопросом, а его ли это ребенок? – охотно стал пояснять Джон. – Согласитесь, что воспитывать чужого отпрыска, да еще зачатого во грехе, не очень-то приятно.

– Ну уж! – не согласился король. – Разве все будущие отцы задаются таким вопросом? Послушать вас, так на свете нет женщин, которым можно доверять.

– Женщинам? Доверять?! – Джон сделал круглые глаза. – Мой дядя учил меня, что никогда нельзя быть уверенным в трех вещах: в надежности своего пищеварения, в честности политиков и в верности женщин.

– Ах, сэр Френсис, сэр Френсис! – покачал головой король. – Он был неисправимым скептиком… Но продолжайте, мы вас слушаем. Что вы нам еще расскажете о воспитании?

– Вы добры ко мне, ваше величество, не меньше, чем к моему дяде, – поклонился Джон. – Итак, оставим без рассмотрения первые годы жизни, когда младенец находится на руках нянек и его поведение ограничено животными потребностями. Вот, наконец, ребенок становится осмысленным и может воспринимать знания и опыт предшествующих поколений. Прекрасно! Однако отчего же дети охотнее перенимают плохое, чем хорошее? Посмотрите на школяров: среди них масса лоботрясов, бездельников, шалопаев, недоумков, жестоких сердцем и вечно склонных к гнусным каверзам. Ничто не помогает сделать их лучше: ни увещевания, ни внушения, ни наказания. Бедные родители с горестью смотрят на своих подрастающих отпрысков и думают, – за какие грехи такое наказание!

Дальше – хуже. Когда у мальчика начинают расти усы, а у девочки – грудь, тут происходит второй акт семейной трагедии. Влекомые Амуром и Венерой эти полудети-полувзрослые вытворяют такие вещи, которые не придут в голову ни детям, ни взрослым, и самым вызывающим образом ведут себя по отношению к своим отцам и матерям. Вспомните, ваше величество, вспомните, джентльмены, как вы в переломном возрасте ненавидели своих родителей за то, что те пытались удержать вас на правильной дороге.

– Вы преувеличиваете, молодой человек, – заметил Генрих. – Я любил отца и мать, и думаю, что наши уважаемые джентльмены также.

– Но я не сказал, что подростки не любят своих