Шрифт:
Закладка:
– Где Мамонт, скотина?!
Расчет оказался точен. Раскисший армянин в отсутствие свидетелей не стал выгораживать главаря.
– Остался на хате, – почему-то совсем без акцента просипел он, – меня попросил съездить…
– Черт! – Меркульев засунул пистолет в кобуру и почесал скулу. – Уведи его, Сережа!
Они проводили взглядом скрученную фигуру.
– Что делать будем, Александр Александрович? – спокойно спросил Борис.
– Пока не знаю. Но эта мелочь нам не нужна. Предъявить им особо нечего. – Меркульев казался в некотором замешательстве. – Хата знаешь где?
Он с надеждой посмотрел на Бориса. Тот пожал плечами.
– Знаю, где в последний раз с ним встречались, – Горького, восемь.
– Однако… живут же люди… Что ж, едем! – решился подполковник. – Только свяжемся с руководством.
Его взгляд упал на гладкий бок «Жигулей».
– На ней и поедем, с комфортом. – Подполковник усмехнулся и крикнул в сторону автобуса: – Лысюк! Бери двух бойцов, поедете с нами. Задержанных – в управление. И это… – Он остановил повернувшегося выполнять команду лейтенанта, покосился на машину: – Бойцов помельче возьми, а то вон все кабаны какие.
Назад ехали с ветерком. Меркульев мастерски вел автомобиль – было видно, что управлять новой машиной ему было в удовольствие.
Ребята кое-как разместились на заднем сиденье, зажав автоматы между колен. Из-за тесноты они так вжались плечами друг в друга и в дверцы машины, что казались сплошным черным монолитом. И тут же занялись самым древним делом всех солдат – почти мгновенно уснули. Вот же здоровая молодость…
Борис покрутил верньер радиоприемника и удовлетворился Лещенко.
Дорога, вдаль идущая, ‒
Наш первый шаг в грядущее.
И звезд, и земли целина…
Мечты края безбрежные,
Твоя улыбка нежная…
В душе, что отвагой полна, ‒
Любовь, Комсомол и Весна! —
бодро выводил своим мягким баритоном популярный певец.
«Любовь, Комсомол и Весна…» – пробормотал уставший Борис и неожиданно для себя провалился в черное небытие сна. Водоворот событий и образов смешался на краю сознания: Лещенко, Мамонт, Меркульев и Ленка кружились в сумасшедшем танце, переплетаясь и составляя причудливые пары.
Проснулся он от тычка в плечо. Встрепенулся и несколько секунд не мог понять – где он. Меркульев заглянул в его шальные глаза и мягко проговорил:
– Приехали, Боря…
Хотя ночь пыталась изо всех сил овладеть городом, Москва не сдавалась – ярко освещенные улицы были полны народа. Слегка распогодилось, и горожане наверстывали упущенное.
Длиннющий и запутанный дом номер восемь, одним своим боком выходящий на здание Моссовета, величественным кораблем нависал над Столешниковым переулком.
Меркульев поставил машину недалеко от памятника Юрию Долгорукому и посмотрел на Бориса. Тот наконец продрал глаза и выглянул в окно.
– Там, – махнул в сторону арки.
Сзади морским рокотом разливался богатырский храп. Меркульев вздохнул и громко произнес:
– Лысюк! Хорош спать!
Храп мгновенно прекратился, и на подполковника уставились три пары удивительно бодрых глаз.
Меркульев вздохнул и проворчал:
– Проснулись? Вперед, ребятки!
Дверь обложили классически: один боец поднялся выше по лестнице и выставил ствол в просвет ограждения, двое встали по бокам двери, в зоне, недоступной для наблюдения из дверного глазка.
Меркульев замер за спиной одного из них и достал пистолет.
Борис выдохнул и нажал на кнопку звонка. Долгая трель не возымела эффекта. Он беспомощно глянул на Меркульева и оторвал палец от черного кругляша.
И тотчас за дверью заворочались. Бойцы напряглись, у Меркульева напряглось лицо.
Через несколько томительных секунд раздался старческий голос:
– Кто там?
Борис прокашлялся, спросил как можно глупее:
– А Сергей Иванович дома?
– Нетути, – прошамкали за дверью, – и неча звонить ночью. Я милицию сейчас вызову!
Один из безымянных бойцов усмехнулся, но тотчас собрался под сердитым взглядом Меркульева. Подполковник молча замахал Борису руками, знаками показывая на дверь.
– Он мне очень… нужен! – понял его Борис. – А не знаете, где он?
– Нету, я сказала! – определился пол говорящего. – Иди отсюда, алкаш!
– Ну что вы, бабушка, – пробормотал обескураженный Борис, – я не алкаш…
– Что ты там бормочешь? – заводила себя старушка. – Иди отседа!
Щелкнул замок соседней двери, один из бойцов мгновенно переместился к ней. Полотно медленно отворилось, и в щель высунулся невысокий пожилой лысоватый мужчина в цветном халате.
– Вы Мамонтова ищете? – покосился он на ствол автомата.
– Да! – одновременно ответили Борис и Меркульев.
Мужчина перевел взгляд с одного на другого и пожал плечами:
– Документики можно?
Меркульев достал удостоверение и ткнул ему в лицо. Мужчина внимательно изучил его поверх очков.
– В «Арагви» он. Напротив. Каждую ночь пьянствует с дружками. Тьфу, – он презрительно сплюнул, – дармоеды и тунеядцы, товарищ подполковник!
– Согласен, – ответил Меркульев, пряча удостоверение в карман куртки. – С кем имею честь?
– Полковник милиции в запасе Остапенко Виктор Степанович, – степенно представился мужчина. – Мой долг – помочь органам в нелегкой работе! А Глафира Петровна ровно ничего не знает – старая она уже, няня этого… бандита.
– Спасибо, Виктор Степанович! – прервал его Меркульев. – Ребятки, за мной!
Под глухое бормотанье Глафиры Петровны и неодобрительный взгляд полковника в отставке группа быстро ретировалась с места неудавшегося ареста.
Глава 8
Надменный швейцар, усатый громила, одетый в грузинский кафтан – чоху, позеленел, увидев вооруженных людей.
Меркульев не глядя сунул ему в лицо удостоверение, и они с Борисом вошли внутрь. Бойцы остались снаружи, контролируя пути возможного отхода и ожидая вызванное подкрепление.
Славная история ресторана «Арагви», которая, как рассказывают, началась с любви Берии к грузинской кухне, знала и подъемы, и падения, впрочем, как и любая история заведения, работавшего с тридцать восьмого года. Но одно оставалось здесь неизменно – традиционная кухня…
Шашлыки из разных видов мяса, лобио, капуста по-гурийски, цыплята по-чхмерски, всевозможные супы и, конечно, цыпленок табака! Вино – хванчкара, киндзмараули, саперави, цинандали и даже кахетинское!
Знала и ценила московская публика сытное и гостеприимное место – попасть сюда было делом непростым. А как иначе, если его облюбовала советская богема – писатели, композиторы, актеры и другие представители творческой интеллигенции. Почему-то особой любовью заведение пользовалось у спортсменов, в частности у футболистов.
Меркульев уверенно ориентировался среди многочисленных лестниц, переходов и мостиков, ведущих в отдельные залы и потаенные кабинки, до упора забитые посетителями. Только один раз он остановился у стойки администратора, показал удостоверение, получил короткий ответ и двинулся дальше. Борис шагал за ним следом, едва успевая уворачиваться от аккуратных деловитых официантов, одетых в темные фраки. Его удивляло здесь практически все, но особенно – фрески на стенах, выдержанные в классическом грузинском стиле. Их, как и панно в главном зале, создал Ираклий Тоидзе, любимый художник Сталина.
В этот-то
