так необычно, что я опять заподозрил недоброе.

Почему я не должен был играть в го, тоже стало мне понятно только позже, когда я был уже в лапах дьявола судьбы. С того времени и начались все мои несчастья.

4

Когда мне было шестнадцать лет, отца перевели в Токио, и вся семья уехала вместе с ним, только я остался жить в школьном интернате в Окаяма.

Мне кажется, я только и жил эти три года, пока находился там. Школьные товарищи любили меня.

Моя душа впервые обрела свободу. Я как будто ускользнул из рук злой судьбы, мои сомнения постепенно рассеивались, даже странности моего характера исчезли, как снег под лучами солнца. Я стал обыкновенным весёлым юношей.

Когда мне исполнилось восемнадцать, я вдруг получил письмо от отца из Токио, в котором он настоятельно просил меня приехать. Моя робкая душа смутилась, я словно предчувствовал, о чём будет разговор, и даже хотел написать отцу, чтобы он разрешил мне доучиться последний год. Хотел, но не написал, и сразу выехал в Токио. Когда я вошёл в дом на Кодзимати, отец немедленно позвал меня к себе.

— Прости, что так срочно вызвал тебя, но мне нужно посоветоваться. Скажи, нет ли у тебя желания изучать законы?

Этот вопрос был настолько неожиданным, что я растерялся и, ничего не отвечая, смотрел на отца.

— Я думал сначала написать тебе обо всём в письме, но потом решил, что лучше переговорить. Ты, наверное, хотел кончить школу и потом поступить в институт, но ведь ты не будешь спорить, что лучше всего для человека побыстрее встать на ноги. Так почему бы тебе не поступить в частную юридическую школу? Через три года окончишь и будешь держать экзамен на адвоката. Потом один мой друг поможет тебе поступить в юридическую контору, пройдёшь практику лет за пять и откроешь собственную. Разве плохо? Тебе ещё не будет тридцати, а ты уже самостоятельная персона. Пожалуй, это самый короткий путь, как ты думаешь?

Я слушал отца, и сердце моё готово было разорваться. И не удивительно. Со мной разговаривал чужой человек. Это была забота постороннего. Доброта учителя к своему ученику-нахлебнику.

В Оцука Годзо восторжествовали его истинные чувства и теперь незаметно для него вылились наружу. Три года я жил отдельно от него. За это время всю свою любовь он отдал своему родному сыну Хидэскэ. Три года, за которые человек приблизился к вратам в мир иной, к могиле. Три года, в течение которых одержала верх любовь к родной плоти. Но он сам не признавался себе в этом и по-прежнему считал себя моим отцом, а меня — своим сыном.

Я, конечно, не посмел высказать свои соображения, ответил только, что подчиняюсь его желанию, и вышел из комнаты.

Но не один отец — мать тоже как-то переменилась ко мне. С каждым днём я всё больше убеждался, что в моей жизни есть какая-то тайна. И чем я больше наблюдал за матерью и отцом, тем больше крепло во мне это подозрение.

Иногда я думал, что, может быть, всё дело в моей подозрительности, но вспомнил тот разговор в саду, когда мне было двенадцать лет, и больше не сомневался.

Так прошли три мучительных месяца, с тех пор как я начал ходить в юридическую школу в Канда, пока наконец не решил, что сегодня непременно поговорю с отцом и выясню, действительно ли от меня что-то скрывают, или мне так кажется. Я вернулся из школы к вечеру, поужинал и отправился к нему в кабинет. Отец сидел за столом и при свете настольной лампы разбирал какие-то бумаги. Увидев меня, он рассеянно спросил: «Чего тебе?» — и продолжал работать. Я молча сел возле хибати поближе к нему. Слышно было, как под градом дребезжит карниз. «На улице, наверное, непогода», — подумал я. Отец положил кисть и не спеша повернулся ко мне.

— У тебя ко мне дело? — спросил он дружелюбно.

— Да, я хотел спросить кое о чём, — ответил я еле слышно.

— О чём же? — спросил он серьёзно и подвинулся ко мне.

Тогда я решился и спросил напрямик:

— Отец, я действительно ваш сын?

Глаза его сверкнули.

— Что ты хочешь сказать? — резко сказал он, но тут же взял себя в руки и уже спокойнее спросил: — Да, интересно, почему ты об этом спрашиваешь? Может быть, мы к тебе недостаточно хорошо относились?

— Нет, я этого сказать не могу, но я уже давно, сам не знаю отчего, начал терзаться подозрениями и не находил себе покоя. Может быть, это такая тайна, о которой мне не следовало знать, и поэтому вы молчали, но я должен знать правду. — Я говорил тихо, но твёрдо.

Отец, скрестив на груди руки, некоторое время сидел молча, потом медленно поднял голову.

— Я тоже замечал, что ты что-то подозреваешь, и сам подумывал рассказать тебе обо всём. Но ты опередил меня. Может быть, в самом деле лучше сказать тебе правду.

Он рассказал мне следующую историю. Ещё раньше отец служил в местном суде в Суо, провинция Ямагути. В том же городе жил один хороший игрок в го — Баба Кинноскэ. Они с отцом были большими друзьями, жили как братья. Этот Баба был необыкновенным человеком, и отец уважал его, конечно, не только за хорошую игру. Его-то сыном я и был.

Отцу в то время было тридцать восемь, а матери тридцать четыре года, и они уже отчаялись иметь ребёнка. Но получилось так, что Баба заболел и вскоре умер. Спустя некоторое время за ним последовала его жена. У них остался двухлетний мальчик, отец с радостью взял его к себе на воспитание и полюбил его, как родного сына. Он поступал так не ради доброго дела.

Мои родные отец и мать умерли ещё молодыми, отцу было тридцать два года, матери двадцать пять. Когда я родился, мать ещё не была внесена в семейный список Баба, и моё рождение не было зарегистрировано. И Оцука, как только взял меня, сразу же записал на свою фамилию.

Рассказав всё это, он добавил:

— Вскоре после этого я уехал из Ямагути, поэтому почти никто не знал, что ты не родной мой сын. Мы с женой воспитывали тебя как собственного ребёнка. И сейчас ведь ничего не изменилось, ты оставь свои подозрения, считай нас за родных и живи с нами до самой нашей смерти. Хидэскэ наш родной сын, но он ничего не знает о твоей истории, и ты оставайся ему