— Представляю, как ей, бедняжке, тяжело!

На красивом лице Миоко было написано глубокое сочувствие. И когда Мацуко, порицая Таруми, начала поносить всех мужчин и говорить о том, что женщина, какой бы плохой ее ни считали, никогда не позволит себе ничего подобного, Миоко кивала головой, поддакивала, а сама думала о Ясуо Ханаве, который отрастил такие симпатичные усики. К тому времени, когда она вернется домой, он подкатит к подъезду на машине разведывательного управления. Завтра воскресенье. Хорошо бы вместе с ним поехать в Сюдзэндзи и провести там весь день. Муж по-прежнему каждый вечер играл в маджан, а сегодня отправился в Каруидзава со своим партнером по игре графом Иваки — тот даже в бомбоубежище брал с собой игральные кости.

Когда пришлось бежать в более безопасное место, виконт никак не мог быстро собраться из-за скопидомства своего домоправителя. Иваки помог ему и предоставил вагон для багажа, правда, в этом же вагоне он отправлял и свое имущество. Но это была не просто любезность со стороны графа Иваки. Он был отчаянный игрок в маджан и, не стесняясь, говорил виконту Ато: «А все-таки мир устроен не слишком плохо, если даже из такого человека, как ты, можно извлечь какую-то пользу». Когда-то он протолкнул виконта Ато в верхнюю палату только для того, чтобы пополнить им число членов своего клуба. Он помогал виконту эвакуироваться лишь потому, что хотел иметь одного-двух партнеров по маджану,— иначе как же можно играть! Собственно, только на это и был способен Ато. И вот оба поехали в Каруидзава, чтобы обеспечить там прием груза, который вскоре должен был прибыть на место.

Разумеется, у Миоко не было ни малейшего желания покидать Токио, ведь там оставался Ясуо. Ей было совершенно безразлично, что станется с отправленными вещами и удастся ли обеспечить себя продовольствием и топливом, за которым сейчас так охотились перед наступлением зимы в холодной высокогорной местности. Она равнодушно относилась не только к делам, связанным с эвакуацией. В последнее время она пренебрегала даже своей репутацией в обществе, о которой до сих пор заботилась больше всего. Такое безразличие, по-видимому, объяснялось нескончаемой и безнадежной войной. Но внешность виконтессы Ато ничуть не изменилась. В военных брюках и капюшоне, которые она надевала во время воздушных налетов, Миоко казалась еще очаровательнее, и еще больше сказывалась в ней кровь куртизанки. Миоко почти перестала соблюдать осторожность при свиданиях с Ясуо. Ради любовных наслаждений она готова была терпеть и жуткий вой сирен, возвещавший о налетах чуть не каждый день и каждую ночь, и страх, терзавший ее глубокой ночью в щели, когда она слышала, как сотрясается земля от разрывов падающих где-то бомб. Но ее привязанность к Ясуо не имела ничего общего с чувством тех влюбленных, которые, очутившись в безвыходном положении, готовы вместе умереть. Одно только плотское желание влекло ее к нему. Более того, теперь только оно и заставляло ее жить. Подобно тому, как видения, возникающие перед курильщиком опиума, кажутся ему более реальными, чем действительность, так и ей все, что было вне ее грубой страсти, казалось несуществующим и даже война представлялась чем-то нереальным.

Когда машина свернула от центра Токио — Маруноути к району Канда, показались обгоревшие после бомбежки развалины зданий района Камакурагаси. Перед пунктами снабжения продовольствием стояли очереди изможденных голодных людей, дрожавших от пронизывающего декабрьского ветра; они казались толпами нищих. В той части города, откуда жителей эвакуировали в принудительном порядке, были безжалостно уничтожены и дома, и жизнь, которая была в них. Кое-где еще проводились учения по противовоздушной обороне, мужчины в касках с озабоченным видом старались собрать на занятия людей, приходили в основном молодые женщины и девушки. Для Миоко это были всего лишь картинки, появлявшиеся и исчезавшие в окне автомобиля. Она даже повеселела. Подстриженные волосы еще больше подчеркивали ее красоту. На лице ее появилось такое выражение, будто она вот-вот улыбнется. Она думала о том, что Ясуо за последнее время стал значительно опытнее и предъявлял ей такие требования, какие раньше никогда не высказывал. Вполне естественно, если принять во внимание, что теперь стало больше увеселительных заведений, предназначенных для армии. Но Миоко не только не проявляла никаких признаков ревности, а, наоборот, испытывала удовлетворение и даже гордость от того, что наивного и робкого мальчика сумела превратить в настоящего сильного мужчину. Что ж удивительного, если и Таруми ищет тайных утех. Ведь жена его весьма непривлекательная женщина. Вполне понятно, что он изменяет ей,— размышляла Миоко. Однако вслух она сказала совсем другое.

— Вот вы действительно счастливая. Вам никогда в жизни не приходилось испытывать таких мук, как госпоже Таруми.

— Зато жить с Масуи — это все равно что с истуканом. Тоже ничего хорошего нет.

— Что вы, что вы! Вы преувеличиваете!

— Нисколько! Я даже думаю, что другой такой пары, как мы с моим благоверным, и нет. Взять хотя бы Таруми. Какой он там ни есть, но в тех редких случаях, когда он дома немного подвыпьет, он всегда и какую-нибудь занятную песенку споет и жену посмешит.

Таким хитрым приемом Таруми пользовался и во время выборов. Свои речи он пересыпал простонародными словечками и умел развеселить слушателей. Но Мацуко, разумеется, об этом не знала. Просто она хотела сказать, что Таруми, как и подобает политическому деятелю,— человек любезный и общительный, и по сравнению с ним Масуи — настоящий бирюк, а в последнее время у него характер совсем испортился.

— Я, конечно, понимаю, что ему не до меня. Положение на фронте ведь вон какое! Из-за этого у него часто и дела не клеятся и настроение плохое. Я уж и так стараюсь его не тревожить. Да... А теперь вот новая беда. Из провинции просят навести справки, не погиб ли на фронте Сёдзо. В общем, час от часу не легче.

— Неужели есть такие слухи?

— Да не слухи, а просто от него уже несколько месяцев нет писем. Родные ему пишут, а ответа не получают, и старики уже начали беспокоиться. Да и Масуи тоже. Ведь он любит Марико больше всех на свете. Насколько я знаю, он немедленно пустил в ход свои связи, и на место был тут же послан запрос. Но, когда я спрашиваю его, как обстоят дела, он ничего не отвечает и делает такое свирепое лицо, что страшно становится. Вот я