Софья Николаевна вдруг вспомнила, как рожала Аркашу; он был слабеньким и, появившись на свет, не кричал, а только тихо скулил. Акушер родильного отделения Центральной городской больницы тогда сказал ей:

— Нет, гражданочка, этот — не жилец. Не переживайте, вы еще молодая, здорового родите.

В груди образовался тяжелый липкий ком. Софья Николаевна готова была забиться в истерике, но не могла вдохнуть — мышцы горла свело спазмом.

— Алло, — вдруг сказали из трубки паучьим голосом.

— Ой, простите ради бога, не знаю вашего имени, — затараторила Софья Николаевна, стряхнув с себя оцепенение. — Это Худородова родители беспокоят, они с Витюшей друзья, так вот, мы хотели только спросить, вернулся ли ваш сын с экскурсии в Танаис, а то ведь темно уже, мы места себе не находим…

— Не переживайте, — было ощущение, что говорящий улыбается. — Он только что со мной говорил, они с… вашим сыном у друга в гостях, скоро придут. Экскурсия, говорит, удалась на славу.

— Спасибо вам огромное, — не выдержал Натан Борисович, нагнувшийся к трубке через плечо жены. — Мы, верите ли, так распереживались! А он не сказал, когда…

Зазвучали короткие гудки.

Родители Пуха переглянулись.

— Это, как я понимаю, отец Виктора? — спросил профессор. — Очень грамотная речь. А ты всё «быдло» да «быдло». Голос только… странный какой-то. Как его зовут, я не расслышал?

— А он и не сказал.

— Аркаша, вообще говоря, мог бы и сам позвонить. Он же знает, как мы волнуемся.

— Послушай, Натан, — Софья Николаевна положила трубку и встала с пуфика. — У него, в сущности, впервые в жизни появились друзья. Как ты себе это представляешь — он в разгар приключений бежит искать телефон, звонить старикам-родителям? Отстань от него, пусть наслаждается юностью.

37

— Худородов! Сухомлин! Где вас носило?! Я вам головы поотрываю, черти полосатые!

Она снова зарыдала — теперь с облегчением.

Физрук выдохнул и завертел головой, пытаясь рассмотреть нашедшихся восьмиклассников.

Громкого разочарованного вздоха из близлежащих кустов никто не услышал.

Первым на площадку вышел Новенький — по пояс голый, несмотря на по-осеннему холодный вечер. Футболку он зачем-то завязал поперек туловища на манер пояса. Следом показались Шаманов и Крюгер, поддерживающие спотыкающегося Пуха; все четверо выглядели грязными и потрепанными, но вполне живыми. Ольга Васильевна бросилась им навстречу.

— Худородов, что с рукой?! Ты весь в крови! В больницу немедленно! Шаманов, тебе не стыдно?! Положительный мальчик, спортсмен, а туда же! Повлиял бы на них! Петренко, а ты чего заголился?

— Ольга Васильевна, да всё нормально! — преувеличенно бодро сказал Крюгер. — Мы на Донец купаться ходили, порезались немного. Там стёкла на берегу разбросали какие-то нехорошие люди!

— Помолчи, Сухомлин!

— А что сразу Сухомлин?!

Степан Степаныч, всё еще стоявший рядом с милиционерами, громко выдохнул и сказал:

— Дебилы ебаные… Самый стремный возраст…

— Всё, гражданин потерпевший? — равнодушно спросил усатый. — Дальше сами разберетесь?

Физрук потерянно махнул рукой и поискал глазами, куда сесть; он только сейчас осознал, как сильно на самом деле переживал из-за пропавших восьмиклассников, и насколько ему сейчас был бы необходим стаканчик-другой. Точнее, пятый-шестой.

Милиционеры, не прощаясь, двинулись в сторону уазика; юный ментенок на полдороге замешкался, вернулся к Степанычу и, неуверенно оглянувшись на старшего по званию, дал физруку беломорину и полупустой спичечный коробок.

— Вы это самое, ну… Покурите. У меня малой племянник в том году пропал, я, ну, это…

Физрук не знал, что ответить, поэтому молча кивнул и зачиркал сыроватыми спичками, пытаясь прикурить папиросу. Белобрысый лейтенант помялся рядом, попытался еще что-то сказать, осекся и потрусил вслед за старшим по званию.

Степаныча не отпускало. Всё вроде бы закончилось хорошо: придурки-восьмиклассники были живы и, кажется, более или менее здоровы; экскурсия закончилась; менты срулили по своим ментовским делам… Его накрыло беспричинной грустью — верной спутницей начинающегося бодуна. «А, ну да», — подумал Степаныч, выпуская из легких облако вонючего папиросного дыма. Всё в жизни имело рациональное объяснение!

Рация усатого милиционера кашлянула. Отошли они уже достаточно далеко, но вокруг краеведческого музея стояла полная тишина — стих даже ветер, еще недавно шатавший скелеты деревьев.

Усатый поднял рацию к лицу и сказал:

— Третий, прием.

Разобрать ответ было невозможно, но в голосе говорящего слышалось напряжение — это был не рутинный вызов. Физрук приблизился, стараясь не кашлять — дым вдруг начал раздирать легкие.

— …авария на двадцать третьем километре. Как понял, третий?

Усатый, которому только что пришлось попрощаться с домашним вечером перед телевизором с жареной картошкой, малосольным огурцом и двумя по пятьдесят, недовольно спросил у рации:

— Кто хоть?

— Да ебет тебя, Селиванов? — совсем не по-милицейски ответили оттуда. — Выдвигайся на место происшествия. Вроде подростки какие-то. Может, школьники — там какая-то экскурсия сегодня была.

Ольга Васильевна, невесть как оказавшаяся рядом, схватилась за сердце и осела — Степаныч едва успел подхватить ее под локоть.

— Степа!.. Еще кто-то из наших… Да за что же мне это всё…

Усатый капитан милиции всё еще надеялся, что вечер будет испорчен не полностью.

— Вас понял, — недовольно сказал он. — Жертвы есть?

Ответ потонул в помехах. Усатый встряхнул рацию, но уточнений так и не дождался. Он посмотрел на воющую Ольгу Васильевну и злорадно сказал:

— Тоже ваши подопечные? Садитесь в машину — может, опознание потребуется.

Историчка больше не плакала. Она машинально кивнула и рывками, как зомби, пошла к милицейской машине. Степаныч догнал ее и отодвинул в сторону.

— Мужики, я с вами поеду. Ольга Васильевна, с этими побудь, чтобы не сдриснули опять никуда. Я позвоню в город, попрошу кого-нибудь вас забрать. У меня валидол в аптечке, сумка вон там валяется. Всё, давай.

Физрук слышал себя как бы со стороны — кризисная ситуация мобилизовала его и наполнила невесть откуда взявшимися силами. Даже выпить больше (почти) не хотелось — нужно было делать то, что ситуация требует от учителя и от мужчины.

Уазик с физруком и милиционерами уехал. Ольга Васильевна, шатаясь, добрела до той самой скамейки, на которой страдал Шаман всего пару часов назад, и закрыла лицо руками.

Сидящий в кушерях Питон приободрился — кажется, сегодня он все-таки увидит мертвых одноклассников!

38

Друзья нервничали. Новенький натянул порезанную и окровавленную футболку — было холодно, но историчке было очевидно не до них, а