Шрифт:
Закладка:
Близ Нового Орлеана, вероятно, видя, что на погоню Жана Корбиака за своими детьми теперь уже рассчитывать нечего, и сообразив вместе с тем, как трудно ему будет оправдать перед властями свое неслыханное самоуправство, он возвратил им свободу, не без того, конечно, чтобы предварительно запугать их разными угрозами на случай, если они посмеют высказать свое неудовольствие, когда вернутся в город.
Понятно, капитан Жордас не побоялся угроз и по возвращении в Новый Орлеан немедленно подал жалобу в суд на Вик-Любена, подробно изложив все его возмутительное поведение, затем поместил во всех американских и французских газетах письмо, где описал все его действия. Поэтому теперь как местные власти, так и общественное мнение были осведомлены об этом. Конечно, мой отец имел полное основание действовать таким образом, но, ввиду присутствия командира Жана Корбиака в данный момент в американских водах, такого рода гласность была для нас не совсем желательна уже в силу того, что привлекала всеобщее внимание к истории Жана Корбиака и его личности.
Между тем, пока мы расспрашивали Клерсину, наступил день, когда нам нельзя было пускаться в обратный путь. После всестороннего обсуждения мы решили на общем совете, что отъезд наш должен состояться в следующую ночь, и притом в два приема, чтобы сбить с толку Вик-Любена – на случай, если он, как можно было предположить, наблюдает за гостиницей «Нотр-Дам». Для этого Клерсина предупредит моего отца и попросит его около одиннадцати часов вечера быть вместе с Розеттой на Дворцовой набережной, куда мы явимся за ними на шлюпке. Затем по различным «байю» мы вернемся с ними вместе к домику Клерсины, чтобы там захватить ее и маленького Флоримона, после чего уже все вместе направимся к заливу Баратария. Условившись таким образом, мы поспешили расстаться с Клерсиной и направились на «Эврику». Не было еще и пяти часов утра, а на реке уже стали появляться во множестве разного рода суда, среди которых мы вполне могли и не пройти незамеченными. К счастью, нам не довелось иметь на пути никаких неприятных встреч, и около шести часов утра я постучал в дверь капитанской каюты, чтобы отчитаться командиру в том, что произошло за время нашего отсутствия. Он вздохнул с облегчением, узнав, что наши близкие живыми и здоровыми вернулись в Новый Орлеан, что все они находятся на свободе, и даже похвалил меня за мои предусмотрительные распоряжения на следующую ночь. План мой казался ему весьма удачно и разумно придуманным и заслуживающим полного одобрения.
– Ни один старый морской волк не придумал бы лучше тебя! – сказал он. – Еще всего каких-нибудь семнадцать часов, и все мы будем вместе в полной безопасности на «Эврике». В крайнем случае можно будет сесть в шлюпку и уехать даже под носом у Вик-Любена, так как, по всей вероятности, у него не будет под рукой готовой лодки, а в том случае, если бы она и нашлась, ему можно было бы ответить теперь выстрелом!
В назначенное время мы с Белюшем снова сели в шлюпку и ровно к одиннадцати часам ночи пристали к Дворцовой набережной Нового Орлеана. Отец мой и Розетта уже поджидали нас и, не теряя ни минуты, сели к нам в шлюпку, после чего мы направились, как и было условлено, к предместью Сент-Жан. Никто за весь день не видел и не слыхал ничего о Вик-Любене. Казалось, все шло как нельзя лучше. Два молчаливых, но сердечных рукопожатия вместо всякого приветствия – и затем, снова усердно взявшись за весла, мы продолжали грести по направлению к «байю» Сент-Жан и домику Клерсины.
Теперь мы уже не задумывались о том, по какому пути нам надо было следовать, и менее чем за двадцать минут были уже на том самом месте, где причалили в прошлую ночь. Клерсина уже поджидала нас, а Флоримон еще спал в своей кровати, но уже одетый и готовый отправиться в путь. Купидон караулил его. Клерсине стоило только добежать до своего дома, захватить мальчика и вернуться с ним к шлюпке, и тогда мы могли пуститься в обратный путь.
Она бегом пустилась через огород. Мы молча провожали ее глазами и смутно видели, как она скользнула в дверь своей хижины, мелькнув как тень в узкой полосе света, упавшей из комнаты на крыльцо и огород в тот момент, когда она отворила дверь.
Вдруг она появилась снова, и душераздирающий крик раздался в тишине ночи, долетев до нас:
– Флоримон!.. Флоримон!..
Это был голос Клерсины, полный невыразимого отчаяния и муки, заставивший всех нас одним прыжком выскочить на берег и бежать ей навстречу.
Клерсина стояла неподвижно, точно окаменев, на пороге своей широко распахнутой двери, выходившей на огород. Не останавливаясь перед ней с расспросами, так как, видимо, она была не в состоянии отвечать на них, мы один за другим вбежали в комнату: первым вбежал я, за мной Белюш, за ним отец и Розетта. Освещенная маленьким медным светильником пустая кровать Флоримона достаточно ясно говорила нам о причине отчаянного крика Клерсины.
Флоримон исчез!.. Исчез всего несколько минут тому назад, потому что даже место его на постели еще не успело остыть.
Куда мог деваться бедный ребенок?.. Мы смотрели друг на друга в полном недоумении, не находя объяснения этому странному исчезновению. Дверь в сад была распахнута настежь. Я кинулся к ней.
Здесь сидел Купидон – в той же позе и том же костюме, в каком я видел его в первый раз: в большом красном байковом платке на плечах и с чулком в руках. Бедняга казался сильно сконфуженным. На мой вопрос, где ребенок, куда он мог подеваться, негр тотчас же поспешил ответить, что ничего не знает, что он не сходил со своего места и не видал ни Флоримона, ни кого-нибудь другого. Может быть, ребенок проснулся, встал и пошел искать Клерсину! Конечно, это было весьма возможно, но в таком случае, куда же он девался? Куда пошел? Мы наверняка встретили бы его. Но все хорошо знали, что ребенок никогда не выходил из дому один.
Быть может, Клерсина могла бы дать нам какие-нибудь полезные указания, высказать какие-нибудь предположения, но бедная женщина не в состоянии была произнести ни одного слова. Мы почти силой ввели ее в комнату и принудили сесть. Ее отчаяние было так ужасно, что всем нам было больно смотреть на нее. Она решительно ничего не понимала и не сознавала, глаза ее смотрели неподвижно в одну точку с выражением смертельного страха и безумного ужаса, застывших в этом взгляде. Ее состояние страшно пугало нас, так оно было неестественно у женщины с таким светлым, решительным умом, такой смелой, находчивой и энергичной. Зачем же сразу так ужасно отчаиваться? Ребенок, вероятно, был где-нибудь недалеко. Следовало только сейчас же начать разыскивать его…
Я высказал эту мысль вслух и был ужасно поражен, заметив, что отец мой мрачно качает головой. Даже Белюш, казалось, был чем-то поражен. Мне казалось, что все они слишком легко приходят в отчаяние. Я взглянул на Розетту; она одна не была подавлена ужасом, как все остальные, – напротив, старалась ободрить Клерсину; девушка, подобно мне, хотела себя уверить, что Флоримон не мог исчезнуть бесследно и безвозвратно и что мы вскоре непременно найдем его.
В тот момент, когда она произносила эти слова громким, убежденным голосом, я заметил, или мне только показалось, что Купидон сделал безнадежный отрицательный жест.
