Феррел посмотрел на него и усмехнулся:

– Конечно, что же мне еще делать? Хотя, мне действительно было интересно. А ведь сработало! Получше себя чувствуете, да?

– Почти. Мне не дает покоя мысль о том, что сейчас происходит на месте аварии. Я слишком хорошо все рассмотрел, когда мы ехали туда в грузовике. О, я бы не прочь поспать сейчас, но в остальном я в полном порядке.

– Хорошо.

Этот отвлекающий разговор произвел на Феррела почти такое же сильное успокаивающее действие, как и на Дженкинса. Во всяком случае, это было лучше, чем очередной раз пережевывать собственные мысли.

– Что скажете, если мы пойдем и посмотрим, что они там делают с Йоргенсоном? И, кстати, как себя чувствует Хокусаи?

– Хок? Он сейчас в моем кабинете – с карандашом и бумагой – пытается здесь прикинуть, что к чему, раз уж мы не выпускаем его обратно. Я тут подумал…

– Вы говорили, что занимались атомной физикой? Почему бы вам тогда не зайти и не поговорить с ним? Он хороший человек и не отошьет вас, как Йоргенсон. Похоже, никто, кроме вас, и не подумал, что у нас может получиться изотоп R, а вы, возмохсно, натолкнете его на какую-нибудь свежую мысль. В лазарете – Блейк, сестры и я, в конвертере больше никого нет – только танки… От вас больше пользы будет у Хокусаи, чем в операционной.

Феррел смотрел вслед молодому человеку, который, пройдя через операционную, отправился в свой кабинет, и впервые за время, прошедшее с утреннего звонка Палмера, почувствовал себя в ладах с внешним миром. Даже тревожный взгляд Браун, которым она проводила Дженкинса, а потом быстро обратила на Феррела, не испортил этого ощущения.

Эта девушка одним взглядом может сказать больше, чем другие женщины целым потоком слов! Он подошел к операционному столу. Сейчас Йоргенсоном занимался Блейк, а новая медсестра помогала ему с искусственным дыханием, бросая тоскливые взгляды на аппарат «искусственное легкое». Использовать его сейчас было невозможно, так как грудь Йоргенсона должна была быть доступна для массажа сердца.

Блейк поднял на доктора глаза. Он был обеспокоен:

– С ним все не так уж хорошо, док. Я как раз хотел вас позвать. Последние несколько минут мы его теряем. Я…

Последние слова потонули в оглушительном реве, который обрушился на них сверху. По звуку сразу было ясно, что это тяжелый грузовой вертолет конструкции Сикорского: только на них ставили специальные усовершенствованные лопасти, позволявшие увеличить подъемную силу. В ответ на вопроси тельный взгляд Браун Феррел кивнул, но кричать не стал, так как в этот момент как раз принимал смену от Блейка и осторожно положил свои пальцы поверх его, чтобы плавно продолжить тонкую работу по стимуляции естественной деятельности сердца. Рев прекратился, Блейк отошел от стола, и Феррел движением головы отослал его наружу.

– Вам лучше пойти туда к ним и проследить за переноской аппарата. По пути захватите всех, кого увидите – пусть поработают грузчиками, или пошлите за ними Джонса. Этот аппарат – опытная модель, и довольно громоздкая. Весит килограммов сто пятьдесят-двести.

– Людей я сам найду. Джонс спит.

Сердце Йоргенсона под пальцами Феррела не подавало никаких признаков жизни, хоть он использовал все навыки, все знания, которыми обладал.

– Сколько времени прошло с тех пор, как сердце билось в последний раз?

– Около четырех минут. Док, у нас еще есть шанс?

– Трудно сказать. Доставьте сюда аппарат, и будем надеяться, что он поможет.

Но сердце по-прежнему ни на что не реагировало, хотя массаж обеспечивал необходимый ток крови, и это, по крайней мере, должно было устранить опасность кислородного голодания или асфиксии клеток. Внимательно, осторожно, весь свой разум вкладывая в каждое движение пальцев, он сжимал сердце нежно, как любимую, надеясь добиться в ответ хотя бы слабого трепетания. Один раз это, возможно, получилось, но нельзя было сказать наверняка. Теперь все зависело от того, насколько быстро они смогут запустить аппарат, и как долго человек может продержаться только на искусственной стимуляции сердца. Этот вопрос все еще оставался открытым.

И все же было что-то, не подлежащее сомнению: искра жизни еще теплилась где-то в глубине тела Йоргенсона, в то время как в рукотворном аду за стенами лазарета истекали, быть может, последние минуты до появления изотопа Малера.

Феррел считал себя агностиком, но сейчас из глубин памяти всплыла простая детская вера, и он услышал, как Браун шепотом повторяет ту же молитву, которая слетела с его губ.

Минутная стрелка на часах сделала один оборот, потом еще и еще… вот, наконец, за задней дверью раздались шаги множества ног, а сердце под его пальцами все не подавало никаких ощутимых признаков жизни. Ему предстояло в первый раз делать очень сложную операцию: сколько у него еще осталось времени? И есть ли оно вообще?

Боковым зрением он отметил огромное количество торчащих из аппарата платиновых нитей толщиной с волос, которые он должен будет присоединить к нервным окончаниям, управляющим работой сердца и легких. Все нити были тщательно помечены, но все равно их обилие было способно навести ужас. Если он с первого раза не сделает все как надо, на вторую попытку времени уже не будет. Если его пальцы дрогнут, а усталые глаза затуманятся в неподходящий момент, Йоргенсон уже не сможет никому помочь. Йоргенсон умрет.

– БРАУН, ПРИМИТЕ МАССАЖ, – приказал он. – И продолжайте, что бы ни случилось. Хорошо. Додд, будете мне ассистировать. Следите за моими сигналами. Если все получится, позже мы все сможем отдохнуть.

Он повернулся к машине, быстро взглянув на нее и, заметив, что техники уже подключили ее к сети, бесцеремонно отогнал их и сразу включил обе системы стерилизации – звуковую и ультрафиолетовую, иначе за стерильность операционной невозможно было бы поручиться.

– Доктор Феррел, подождите!

Один из тех, кто доставил аппарат, попытался что-то объяснить Феррелу, но у того не было времени на формальные инструкции. С недовольным видом он направился обратно к столу, на котором лежал Йоргенсон, но по пути обратился к Джонсу: – Уберите отсюда всех, чтоб не мешались под ногами. А потом приготовьте кровь для переливания.

В каком-то далеком, темном, отстраненном от всего происходящего, уголке сознания Феррела засела странная мысль: сможет ли он сейчас подтвердить свою репутацию лучшего в мире хирурга, как недавно он хвастался Дженкинсу? Когда-то действительно было так, и, он мог утверждать это без ложной скромности, но с тех пор прошло столько лет, а сейчас его ожидала дьявольски сложная работа. Когда Феррел принимал решение использовать стимулятор, он находился под действием воспоминаний о том, как легко и гладко прошла демонстрация этого прибора на собаке, устроенная Кубеликом на конференции. Феррел и сейчас помнил все самые мелкие подробности, в своих руках он был уверен, но чтобы быть великим хирургом, нужно обладать еще кое-чем. Сохранился ли еще у него этот дар? Феррел не мог ответить наверняка.