соперника, то как же его победить? Но вот сейчас с дыркой в животе он беззащитен. Да и так-то с двумя одному справиться не просто, а на одном ещё и тельняшка была под полурасстёгнутой рубахой. Три года в армии прослужил. Да и второй парень крепкий. В росте Костику они немного уступали, зато в плечах были поширше.

Пришлось идти. Не потому, что приказали, а потому, что нет другого выхода.

Рожа того, что чуть поменьше и в тельняшке, Владимиру Ильичу сразу не понравилась. Она была красная — сгорел, должно быть, солнце вон как жарит. Но это ладно. А ещё на этой красной физиономии были прыщи. Противные такие, с белыми кончиками.

— Слушаю вас.

— Вот и слушай, козёл! Ещё раз увижу возле Зинки и ноги переломаю! — прыщавый пристав на цыпочки сунул свою морду под нос Левину.

Фу. Принял чего-то вонючее товарищ. Чего тут гадать — брага или самогон. Из навоза, должно быть, гонят. Гнали же из него американские фермеры биодизель в будущем, почему же нельзя самогон?

— Честное слово, ребята, я просто помог Зине дотащить сумки из столовой. Две большие тяжёлые сумки.

Не дай бог сейчас ударят или ещё того хуже — пнут в живот.

— Врёшь, москвич, я же видел, как она смеялась и лыбилась тебе, — опять сунул Левину под нос прыщавую физию матросик.

— Ну не молча же идти.

— В общем, так, шкет, ещё раз увижу рядом с Зинкой — покалечу, — рыкнул местный и без замаха, но довольно сильно ткнул Костика кулаком в живот.

Бамс. Ох, больно-то как!!! То, чего Левин боялся, произошло. И ткнул своим кулаком матросик не в солнечное сплетение, а в рану. Сучок.

— Это тебе на память!

Два дебила сплюнули Левину под ноги и пошли в сторону спорткомплекса.

— Чтоб у вас повылазило! — зашипел им вслед Владимир Ильич и на автомате уже добавил: — Крекс-фекс-пекс.

Когда два придурка скрылись за поворотом, Левин расстегнул рубаху. На повязке, которую сегодня наложили ему в фельдшерском пункте, выступила кровь.

— Сволочи. Рожи прыщавые.

Левин развернулся и побрёл, прижимая руку к повязке, назад к центру села, где находился домик с красным крестом на двери.

— Елена! — фельдшер как раз закрывала дверь медпункта на ключ.

Владимир Ильич спросил при посещении, как звать хозяйку этого домика, и получил короткий ответ:

— Елена.

— А по отчеству?

— Елена. Елена Донцова. Так и зови. Все так и зовут, а детишки — тётей Леной, но ты не детишка, и потому зови Еленой.

— Елена!

Фельдшер повернулась.

— У меня повязка кровит, споткнулся сейчас.

— Ох, блин, давай быстрее заходи. Вообще, я не понимаю, кто и зачем тебе раскрыл рану и зачем тогда из больницы выписали. Дурость какая.

Елена положила Костика на кушетку и стала снимать повязку.

— У меня нагноение раны началось, вот два шва назад и раскрыли и стали промывать перекисью, но вроде гноя больше не было. А я сам попросил меня выписать. Лучше на перевязки ходить, чем в больнице лежать. Мне там от одного запаха хлорки плохо становилось.

— И что — теперь лучше? Там бы уже зажила рана. Ладно, это я так, по-стариковски брюзжу. Швы выдержали, это эти два кровить начали. Сейчас перекисью промоем и фурацилином и новую повязку наложим. Не боись, Костя, до свадьбы заживёт. Приглядел уже у нас девчонку? Зинка, вон, красавица у сестры моей двоюродной Клавдии. Присмотрись к ней.

— Кхм.

— Думаешь, не пара тебе городскому? И зря. Жена не должно быть умнее мужа, а то не будет лада в семье.

— Я подумаю.

— Подумай. Думать вообще полезно. Всё, иди домой тихонько. И ложись сразу. И завтра покой по возможности.

Ну уроды! Чтобы вас чирьи обоих заели!

Глава 19

Марьяна Ильинична

Событие сорок седьмое

Кто боится нападок на свои убеждения, тот сам сомневается в них.

Уэндел Филлипс

— О лесе и думать неча. Не продержимся покамест без дома и без печи. А весной дожди да грозы как зарядят, смоют нас к чертям в котлы, сюдыть их через тудыть… — пробормотала Дукуна и повернулась к Рие: — Голубушка, налей мне супчика, что-то проголодалась я. Да нет, побольше чеплышку возьми, говорю ж, голодная… Вы тоже ешьте.

У Марьяны Ильиничны аппетита не было, но практика показала, что есть надо не когда хочется, а когда еда имеется. Иначе в дальнейшем есть захочется, а еды не будет. Это куда хуже переносится организмом.

— Давайте купим сани, двух тягловых и будем кататься от деревни к деревне. Так нас инквизиция ни за что не поймает. Сегодня в одном селе — полечили, плату собрали, животных покормили, переночевали — и дальше в путь. Сколько добрых дел успеем сделать! — горячо предложила Левина.

Она и раньше о подобном заговаривала, но Дукуна от неё неизменно отмахивалась.

— Посмотрите на неё, ума целые закрома. Чевой-то мы раньше до такого не додумались, а? — язвительно спросила старуха, а потом добавила уже спокойно: — Не сдюжим мы так жить. Ну десяток деревень проедем, а дальше? — хоть ложись и помирай. Силы-то нужно восполнять. Спать, есть, но во главу угла — в покое жить. Уж лучше в одной деревне осесть — коли жители не совсем тупы, наоборот, предупредят о церковниках. А кому надо — и из соседних сёл сами приедут. Да и к целителю уважения так поболе будет — уж не сам он к тебе, роняя лапти, бежит, а ты к нему, коли жить охота. Нет, разъезжать от одной деревни к другой — только себе хужее сделаем. Ни дома, ни отдыха, ни просвета. Да и на вожжах кто? Ты, штоль?

Левина замолчала, обдумывая слова старой ведьмы.

— Чтобы уважение к целителям было, нужно не только лечить, но и разговаривать. Объяснять, что дело вы хорошее делаете, а казнить колдунов приказали по богословской глупости. И что раньше такой мор был бы невозможен в принципе. А вы — только деньги берёте и лечите. Так ситуацию не поменять и отношение людей тоже. Разговаривать нужно. С каждым.

— Кому надо, те и сами разумеют. А кто по скудоумию своему живёт в дремучих суевериях, перед тем и хороводы неча водить, — возразила старуха.

— А вот и нет! — горячо возразила Левина. — Сначала меняется отношение одного человека, потом двоих, потом одного села, а дальше — всего баронства, а затем и княжества. Некоторые люди глупы, тут я согласна. Но не все. Многие просто живут своей жизнью и даже не задумываются — хороши ли колдуны, плохи — им всё едино, это от них далеко. Но как только в дом стучится беда, они сразу понимают, кто помог, а кто отвернулся. Вы очень много людям помогаете, но молча. А иной раз и с насмешкой. Им сказали, что колдуны плохие — вот они и верят. Где им обратное увидеть? А вы сделайте хорошее дело, а потом скажите: вот, дело доброе. Запомните, люди, что колдунья вам помогла и жизнь спасла. Не князь. Не богослов. Не инквизиция. Колдунья!

За столом воцарилась тишина, только за окошком метель бросала в мутноватые стёкла горсти снега.

— Так-то оно так… — протянула старуха. — Да услышат ли?

— Даже если один из ста услышит, это лучше, чем никто, — уверенно ответила Марьяна Ильинична. — Нужно нести лечение и просвещение. Только так можно добиться другого будущего для Рии и её детей.

Старуха перевела взгляд на девочку и вздохнула.

— Твоя правда, Марьяна. Хорошо. Попробуем по новой людей пользовать. Не только тело лечить, но и злые их заблуждения.

Левина от удивления даже замерла с ложкой в руке. Упрямая старуха редко с чем соглашалась, и Марьяне ещё ни разу до этого не удавалось её переубедить. Так что теперь огневичка удивлённо смотрела на целительницу.

— Ты ешь суп-то, а то стынет же! — хмыкнула ведьма, поняв причину растерянности.

— И куда мы тогда двинемся? — спросила Марьяна у Дукуны, когда первые ложки наваристого супа согрели рот и приятной тёплой волной прокатились до желудка.

— В Танган всяко смысла нет идти. Там отгремела ужо пятнорадка. Ох, слово-то какое дурное придумали. Уж звали б мором, и то лучше. Так вот, там, знамо, все переболели да выздоровели, а кто помер — из могил выковырять, конечно, можно, но спасти — ужо нет. Надо в Кераханское княжество идти. Тудась как раз зараза докатилась. Тама побоятся с досмотрами по моровым сёлам ходить. Вот и до нас дела никому не будет. А избу пустую всяко найдём, их теперича развелось в достатке.

Марьяна Ильинична кивнула. План как план. Не лучше и не хуже любого другого.

— Когда