Шрифт:
Закладка:
Все, что рассказала Донна ЛеБланк, показалось мне очень интересным. После лекции я купила ее книгу и попросила автограф. Книга называлась «The passion principle» («Принцип страсти»), на обложке красовалась счастливая фотография автора.
«Писать книгу – это, наверное, очень интересно», – подумала я. С 13 лет я вела дневник, даже сочиняла какие-то стихи, но все это было несерьезно. Чтобы написать книгу, нужен талант.
Сцена 47. КРЫША ИЗ ИСКУССТВА
«Неужели я и правда творец? Даже когда я была открыта, как мне кажется, у меня было много друзей, и я старалась их выслушать, я же ничего не создавала, – мне нужно было переварить все, что я услышала на конференции, и я обратилась к своему родному дневнику, который всегда мог выслушать без осуждения. Я сидела на полу возле студии танцев. Пришла на полчаса раньше, чтобы уж точно не опоздать. – А творец должен что-то творить…
Отец что-то всегда создавал: инкубатор для цыплят, пятиметровую сушилку для пшеницы на токе, где хранили зерно, баню сам построил. Ну, не зря же он работал инженером. По образованию механик, а работал инженером… Скорее всего, это ему просто нравилось. Не думаю, что его в институте учили, как построить инкубатор. Значит, отец был настоящим творцом.
Еще творят художники, архитекторы, артисты… Ничего подобного у меня никогда не проявлялось. Единственное – мне часто снились очень яркие и насыщенные сны. Иногда я смеялась, говоря, что мне фильмы смотреть не надо, у меня все равно ночью будет эксклюзивный показ.»
* * *
Сегодняшнее танцевальное занятие началось с того, что нам представили девушку по имени Люда. Ти сказал, что она приехала из Германии на трехмесячную практику к нам в студию и будет работать под руководством нашего дизайнера – помогать ей с костюмами для выступлений.
Наш дизайнер! Звучало круто. На самом деле дизайнером была девочка первого курса института моды. И костюмов особых я никогда не видела. Все, в чем мы выступали, были купленные за копейки разноцветные майки и кепки. Неизменным атрибутом любого выступления оставались черные спортивные штаны.
Когда же в студию зашла Люда, я замерла. Русоволосая девушка с мелкими косичками по всей голове. Зеленые горящие глаза, легкий макияж и длинное пальто. Такого стильного, яркого и творческого пальто я не видела никогда в жизни. Оно было бежевого цвета в мелкие квадратики того же цвета, но более темного оттенка. Большие накладные карманы и широкий пояс создавали интересный контраст с мелкими квадратиками. Ворот и пояс отделаны зеленой полоской, на больших пуговицах какие-то символы, а в одном из нижних уголков желтыми буквами выбито Rising—D. Казалось, в каждой маленькой детали заложен какой-то глубокий смысл.
Как потом оказалось, так оно и было. Люда была моего возраста, после окончания дизайнерского института она решила развивать свою линию одежды и назвала ее Rising—D. Это означало Rising from the dark (рост из темноты). Этим она хотела показать, что любой человек может подняться, даже если он родился в грязи. Как цветок лотоса, например, растет в грязи, но, несмотря на это, обладает восхитительной красотой. Люда обожала ямайскую музыку дэнсхолл и творила под ее влиянием.
То пальто, которое так меня поразило, оказывается, принадлежало ее матери, которая умерла пять лет назад. Люда переделала его, что-то убрала, что-то добавила, и оно стало выглядеть как новая очень дорогая дизайнерская вещь.
С Людой мы сразу нашли общий язык. Она рассказала, что в Германию они с родителями переехали, когда ей исполнилось 10 лет, и с тех пор в России она была только один раз пару лет назад. Сейчас Людмила коряво говорила по-русски, но это добавляло ей особый загадочный шарм. В речи у нее невольно проскальзывал и русский, и английский, и немецкий.
Однажды она сказала: «Вик, посмотри нахрехт». Я округлила глаза:
«Люд, ты только что меня послала?» Оказывается, «нахрехт» по-немецки, это «сообщение». Мы долго смеялись. Иногда я прикалывалась над ней и произносила какое-нибудь сленговое русское слово, заведомо зная, что она не поймет, например «затариться», и потом по несколько минут объясняла, что это означает. Она прилежно слушала и все запоминала.
В Нью-Йорк в студию танцев она приехала, потому что хотела поучиться чему-то новому у нашего дизайнера. Она думала, что «это будет женщина с большим опытом работы. Но оказалось совсем не так. Скоро у нас впервые за все время существования студии появились настоящие костюмы. Люда смотрела, как мы репетируем ту или иную постановку, и в ее голове сразу возникали образы костюмов, которые дополняли то, что хотел передать Ти своей хореографией. Он был очень доволен, но ни разу не похвалил ее.
* * *
«Люд, как ты можешь так спокойно говорить о том, что у тебя умерла мама?» – спросила я ее однажды, когда мы направлялись в какую-то галерею картин, посвященных дэнсхоллу. Люда носилась из одного конца Нью-Йорка в другой, знакомилась со звездами дэнсхолла, диджеями, ходила на выставки. И меня таскала с собой. Я была далека от всего этого, как Марс от Юпитера. Слово «дэнсхолл» я первый раз услышала от нее же, но мне было интересно, что твориться в мире Люды, и я покорно ходила с ней.
Было так интересно смотреть на нее, когда она взахлеб, подняв брови и страстно жестикулируя руками, рассказывала о том или ином певце дэнсхолла. О том, что он что-то очень важное хочет сказать миру, о том, как мужественно и уверено звучит его голос. Я же слышала один крик и шум инструментов, а ямайский английский я вообще разобрать не могла.
– Тебе до сих пор больно? – спросила Люда. Я ей однажды сказала, что у меня умерли отец и брат, но так как сразу накатили слезы, то больше ничего произнести я не смогла.
Я опустила взгляд на свои черные весенние сапоги, и шла теперь именно так, как говорил Ти о женщинах, которые не уверены в себе.
– Да, безумно больно. Я знаю, что мне нужно это как-то отпустить, но когда я об этом только думаю, боль заполняет каждую клеточку. Хочется идти, куда глаза глядят, и никогда не возвращаться. Как победить боль? Блокироваться?
– Когда блокируешься, она только становится сильнее. Блок держит боль внутри и не дает ей просочиться наружу, чтобы хоть как-то раствориться в воздухе. И потом начинает болеть тело.
– Может, надо сесть и проанализировать? – предположила я.
– Мысли только все нагнетают. Тебе становится себя жаль, и от этого ты чувствуешь безвыходность.
– Стараться не замечать? – я перечисляла все, что я уже пыталась в той или иной степени делать.
– Не замечать не получится. Органы чувств работают как локаторы, которые не пропускают ни одного колебания любой волны, как бы ты не старалась притвориться, что не замечаешь.
Стал накрапывать дождик, и мы решили переждать его под зеленым навесом какого-то здания. Дождь усиливался, а мы из-под укрытия смотрели, как большие капли воды ударяются о землю и превращаются в мелкие ручейки на асфальте.
– Создай крышу из искусства, – посоветовала мне Люда. – Боль, о которой мы говорим, – это то, что ты чувствуешь. О чувствах думать бесполезно, их надо выражать.
Мне вспомнилась фраза, по которой нас когда-то заставляли писать сочинение, и я задумчиво произнесла ее вслух:
– Искусство – это рана, превратившаяся в свет.
– Да, именно, – согласилась Люда.
– Люд, ты человек искусства, ты создаешь красивую одежду. Я смотрю на нее, и она для меня свет. Красота воодушевляет. А тебе самой, как творцу этого света, стало легче? Это помогло залечить твою рану?
Люда пристально
