на его чувственные индивидуальные удовольствия, на раздражения рецепторов, прежде всего в сексуальном отношении. За этим не стоит никакой большой идеи, никаких идеальных концепций – а высится только человек как собранная воедино пыль, моментально во временном отношении начинающая гнить и распадаться.

Понятно, что с такими представлениями о человеке большей части человечества никак не по пути, настолько это противоречит всей предшествующей истории цивилизации, стремящейся с ошибками и кровью, но к возвышению своей собственной духовной природы, к созданию нового жизненного пространства, насыщенного любовью и красотой, милосердием и верой в бессмертие души. Нам же предлагают вместо такого рода, хотя бы и утопических воззрений, взгляд на человека как на скверно пахнущий планктон. И чем скорее он избудет свое существование, тем лучше станет для той самой территории, на которой он находится – таковы смысловые координаты, в которые помещен человек. Примеры, приведенные выше, именно об этом и говорят.

Вся предшествующая культура была исправлением ограничений физической природы человека. Развиваясь, человек не соглашался с тем, чтобы он существовал исключительно в пределах своей биологической матрицы, которая требовала тепла, поддерживания необходимого для жизни температурного режима, удовлетворения потребностей в пище, продолжения своего рода. Процессы размножения на ранних стадиях человеческого существования была не только реализацией полового инстинкта, но и воспроизводством дополнительных рабочих рук, которые участвовали в поддержании уровня добычи пропитания разного рода – от животных белков до злаков и ягод, которые восполняли необходимые протеины, углеводы, аминокислоты – все то, что позволяло человеку сохранять свой физиологический гомеостазис и не умирать сразу при понижении температуры или в периоды голода, особенно в зимнее время.

Но шаг за шагом человек снимал ограничения своей природной биологической сущности и увеличивал пространство, связанное с совершенно иным отношением к действительности. Меньше всего автору хотелось, чтобы его рассуждения воспринимались в духе сегодня достаточно модного и актуализированного отношения к западной цивилизации, какое началось еще с «Заката Европы» Шпенглера в начале XX века. Оно, это отношение, после труда немецкого пророка продолжилось культурой «потерянного» после первой мировой войны поколения, что свидетельствовало почти о полной утрате веры в гуманизм эпохи Просвещения и пророчествовало – не впрямую, не декларативно, но самым своим экзистенциальным началом и опытом текущего существования об утере всего того, что делает человека человеком и о возможном наступлении еще более страшных времен. Мы, конечно, говорим о западной культуре, которая стала авангардом подобного отношения к сущности человека.

Пророчество сбылось неожиданно быстро, в 30-е годы в Германии, в которой тяжесть и плотность осуществленной немецким национальным гением культуры, включая сложнейшие философские построения и психологические прозрения, соприкоснулись с истончившимся, почти бесплотным человеческим материалом, что и произвело фашизм не только как социальное явление, но как аффект принятого почти повсеместно в целом народе (немецком) недоверия к человеку и пренебрежение человеческим. Это уничтоженное человеческое начало имело и свое имя – была раздавлена вся предшествующая мораль (не исключено, что она не выдержала той самой культурной тяжести, о которой было сказано чуть выше), открылись шлюзы, и безбрежная стихия ничем неограниченного животного индивидуализма обрушилась всей своей массой на остатки нравственности и чувств милосердия по отношению к другим людям.

Гуманизм был отменен, и с тех пор не было никаких свидетельств, что он возродится вновь, что какие-то его ростки обнаружат себя в современной цивилизации. Невообразима та антропологическая легкость, с которой уничтожались миллионы и миллионы людей – в сжигаемых деревнях, печах концлагерей, расстреливаемые в бесконечных Бабьих Ярах – ведь перенести крики, мольбы, слезы, стенания, другие невообразимые звуки, издаваемые людьми, которых убивали гораздо страшнее и беспощаднее, чем забивались домашние животные, вынести этот спрессованный в предсмертные мгновения ужас, пережитый жертвами той войны, нормальный человек не может. Он должен сойти с ума, убить самого себя, но продолжать жить дальше, пить, есть, ходить в уборную, спать, просыпаться, а потом, кому удалось спастись и не попасть в лагеря, заводить семьи, собственных детей…

Никакой Микеланджело, никакие картины Страшного суда не могут воспроизвести всю ту бездну падения, какую пережил сам человек, определяемый в некоторых умных книгах как homo sapiens совершенно по недоразумению, не могут нам помочь в решении этой нерешаемой задачи в рамках того культурного сознания, которое формируется на базе, хотя лучше прямо сказать, – на руинах, все еще возвышающей себя западной цивилизации. По сути, после Освенцима она отменила себя на весьма долгое время.

О своеобразии русского начала с точки зрения всемирной истории

Все, что было написано выше, по сути дела носит характер подхода к одной и той же теме, какая является ключевой при рассмотрении главных вопросов современной цивилизации. Об этом было много написано в самой России, не меньше умных голов на Западе старались понять загадку русских как народа и сущность России как страны. Создаются и новые предпосылки, на некоторые из которых я укажу в этих своих заметках, продолжу дальше и свои собственные изыскания на этот счет, но в процессе раскрытия данной темы, хочется обозначить более чем усиленный момент актуализации русского начала для мировой истории именно сейчас.

Такое ощущение, что не только Россия судорожно ищет свою собственную идентичность в настоящий исторический период, для чего она запустила программу военной операции, связанную с одним из единокровных родственников в лице Украины, чего она никогда не делала в своей истории по отношению к близким этносам. Она постоянно выступала в мировых событиях в качестве жертвы, что бы при этом не писалось в западной историографии о вине России в развязывании второй мировой войны. К такой роли жертвы военных нападений Россия и русские, конечно, как народ, ментально привыкли. Казалось – в моменты острых дискуссий на международной арене – что роли агрессора ей никто и никак не может приписать – жертва, большей частью, и точка.

Все изменилось как по мановению чьей-то отмашки, и вот уже Россия на самом деле пересекла границы другого государства и начала на его территории военные действия (специальную военную операцию).

Хорош, конечно, и Запад, который задумал какую-то долгоиграющую комбинацию по выработке некоего санитарного кордона между Россией и Западом, и по заветам покойного уже Збигнева Бжезинского решил в этой роли использовать Украину. Зачем западники это сделали, чего они испугались на перспективу, так до конца и не понятно. Но конфликт, подспудно тлевший на протяжении второй половины XX века и в начале этого века между СССР и Западом, а потом между Россией и Западом, внезапно обнажился. Стало очевидным, что стороны только и дожидались, когда пройдет эпоха красивых жестов,