В библиотечном «белом зале» на втором этаже я сразу же заметила женское лицо редкой привлекательности и обаяния, с сияющими глазами. Это была Майя Улановская, политкаторжанка советских времен, в 1951 году в восемнадцатилетнем возрасте осужденная на 25 лет по нашумевшему делу «молодежной террористической организации» (а на самом деле – группы, ставившей своей задачей «восстановление ленинских норм») и освобожденная в 1956-м (после разоблачения культа личности). К сожалению, через 20 лет, в 1976 году она уехала из России в Израиль вместе с мужем, известным правозащитником Анатолием Якобсоном, стоявшим у истоков «Хроники текущих событий», литератором, поэтом-переводчиком, преподавателем литературы в прославленной 2-й московской математической школе, и – сыном, бывшим подлинной причиной отъезда семьи из СССР: тот остро переживал нарастание политики антисемитизма в стране. Тогдашний подросток, Александр Якобсон ныне – профессор римского права в Иерусалимском университете, отдававший силы и общественной деятельности. Майя, долговременная сотрудница этого университета, – автор книг «Свобода и догма. Жизнь и творчество Артура Кёстлера» (Иерусалим, 1996) и (в соавторстве с матерью Надеждой Улановской) «История одной семьи» (СПб., 2005), а также многочисленных переводов с английского (в частности, знаменитых произведений Кёстлера: «Воры в ночи», «Приезд и отъезд» и нашумевшего исследования «Тринадцатое колено: хазарское царство и его наследие») и – с иврита и идиша.

Вот ее воспоминания из книги «История одной семьи» о временах, проведенных во ФБОНе – ИНИОНе: «Тем временем (речь идет о 1964 годе. – Р. Г.) клюют Солженицына. В библиотеке, где я работала, т.е. во ФБОНе, назначена встреча с писателем. У нас приличное учреждение с либеральными традициями, но в последний момент встречу отменяют. Отменяют встречу и в других учреждениях, но в Институте Азии и Африки – состоялась.

А у нас – позже – состоялся вечер памяти Ахматовой (1966 г. – Р. Г.). Директор просит не читать неопубликованных стихов. Подождав, чтобы он вышел, я во всеуслышание читаю “Реквием”, и дрожь пробегает по спине у меня и у собравшихся, когда слышаться строчки:

Затем, что и в смерти блаженной боюсь

Забыть громыхание черных марусь,

Забыть, как постылая хлюпала дверь

И выла старуха, как раненый зверь.»[37]

Правозащитница Люда Алексеева (Людмила Михайловна, ныне Председатель Московской Хельсинской группы) тоже бывшая наша – «пристроена» к нам, в Отдел научного коммунизма в 1971 году, на должность машинистки будто бы «по рекомендации» Органов, чтобы быть у них на глазах. Вскоре она, выпускница истфака МГУ, стала в Отделе литературным редактором. Вспоминается, как, работая над очередным сборником, Люда горячо убеждала его ответственного редактора: «Надо понизить Богородицу, чтобы нам не понизили Бога!» (речь, понятно, шла о запретных прописных буквах). Рукописями в ту пору обменивались вручную, подчас у нее на дому, на ул. 25-ти Бакинских комиссаров. Квартира поражала, начиная с прихожей: и она, и длинный коридор представляли собой экспозицию кошачьих портретов – тех кошек, которых хозяйка собственноручно вырастила, а затем раздала в хорошие руки. Люда водила экскурсии по кошкотеке, объясняя темперамент и индивидуальные склонности каждой представленной здесь особы. Нынешнюю обитательницу квартиры Люда рекомендовала нам как существо нечеловеческого ума. Вообразите, рассказывала она, собрались мы с мужем в лыжный поход и перед уходом, как всегда, проверяли наличие кошки (мало ли что, живем высоко). Искали полтора часа, умаялись, но тщетно. И только, когда стало ясно, что с походом опоздали, и когда, освободившись от амуниции, спрятали лыжи, зверь вышел из бездны (откуда же еще, если все наличные укрывища были обшарены?). Дело было в том, что зверь не любил отлучек хозяйки из дома, особенно ради эгоистических удовольствий.

Не оправдавшая ожиданий Органов, Людмила Михайловна не только не сократила масштаб своей правозащитной помощи политзаключенным, но, напротив, только расширяла ее, привлекая к делу и сочувствующих из нашей среды. В 1977 году ей пришлось выехать из страны, она уезжала в Штаты. Накануне отъезда ее дом был окружен бездвижными нарядами милиции и спецслужб, внутри было тоже многолюдно, но по контрасту чрезвычайно оживленно и кипуче. Я попросила передать Александру Исаевичу Солженицыну – увесистый, увы, – 5-й том «Философской энциклопедии», и Люда любезно согласилась. Мне хотелось в ответ на его в целом справедливое замечание о том, что в советской энциклопедии (в данном случае упоминалась БСЭ) «ни одной строки нельзя à priori считать истиной»[38], порадовать великого

«отшельника» приятной вестью о «продукции» философской редакции «Советской энциклопедии» как некой «незаконной комете», в конце концов, только уравновешивающей законный баланс между правилом и исключением. Позже, не помню когда и с кем, уезжающим в Штаты, я передала для Александра Исаевича некий выпущенный в ИНИОНе сборник (могу только гадать, какой).

В сопроводительном письме к нему говорилось: «Александр Исаевич! Конечно, это не та литература, которая Вас интересует, но примите сборник как еще одну весть отсюда о единодушии с Вами. Прежняя дошла ли? В 1977 году я послала Вам с Людмилой Алексеевой V том “Философской энциклопедии”, “это был наш маленький крестовый поход” (речь идет о двух разделах, Вы сразу поймете – каких). Вы видите, что не каждое слово в здешних энциклопедиях – ложь. Но Вы безусловно правы: советским энциклопедиям верить нельзя, ибо подобный прорыв детерминизма – всегда только опыт маленького чуда. Каждое Ваше слово бесконечно радует нас как совершенное выражение того, что зреет на тесных московских кухнях <…>. О союзниках Запада – большой вопрос. По положению – они нам, “инакомыслящим”, союзники, да, но по сегодняшнему их сознанию… <…> Последнее десятилетие обнаружило новые симптомы. С любовью и благоговением Р. Г.».Как сложилась судьба этих оказий, мне до сих пор узнать не пришлось.

Здесь уместно будет откликнуться на поразивший меня (и не только меня) пассаж из недавних воспоминаний Ю.М. Кублановского[39]. Обратившись к событиям двадцатилетней давности, Кублановский обличает «идеологическую раскаленность» «неисправимой московской интеллигенции» начала 90-х, чьей демонстративной представительницей он избрал, в частности, меня: «Солженицын еще не успел и до Москвы добраться, а Рената Гальцева, разочарованно отрубая: “Уже ясно, с кем он”».

Задолго до 90-х, с того момента, как я вообще узнала о Солженицыне, не было, пожалуй, ни одного принципиального высказывания, где бы я ни противоборствовала релятивизму «идеологически раскаленных» «наших плюралистов», где бы я ни апеллировала к классическому, консервативному либерализму А.И. Солженицына, всегда оставаясь на его стороне. В 1990-м году на конференции в Неаполе «Ленин: Траектория революции» я вступила в прения