Находящийся в сложной политической ситуации Иван III, отличавшийся осторожностью, вряд ли мог пойти на такие серьезные обострения в отношениях с Ахматом. «Едва ли он мог позволить себе такой вызов, последствием которого неизбежно должна была стать большая война с Ахматом», – пишет Н. С. Борисов [Борисов 2000: 429] (см. также: [Базилевич 2001: 111]). Думается, что это не совсем так. Весь 1480 г. (да, пожалуй, и ближайшие предыдущие и последующие) – это цепь бесконечных острейших коллизий во внутренних и внешних делах. И Иван III идет в ряде случаев на крайние меры. Так, он, несмотря ни на что, входит в чрезвычайно опасную конфронтацию со своими братьями. Почему же он не мог поступить неуступчиво и открыто враждебно по отношению к ордынцам, тем более не таким сильным, как прежде?

«Казанская история» фиксирует также то, что московский князь «гордыхъ пословъ… всехъ изымати повеле, пришедшихъ къ нему дерзостно, а единаго отпусти жива». Термин «изымати» можно трактовать по меньшей мере двояко. Либо как «заточить», «арестовать», что бесспорно могло иметь место, либо как «убить», что тоже могло произойти, и так уже случалось в русско-монгольских отношениях. Достаточно вспомнить эпизод, предшествовавший битве на Калке, или тверское восстание 1328 г. Послы для средневековых монголов являли собой особы священные, представлявшие не только ханов, но и весь народ. За их гибелью (или посягательством на их жизнь) следовало суровое наказание – карательный поход и беспощадное уничтожение и знати, и людья[185]. И неудивительно, что Ахмат «великою яростию воспалися о семъ, и гневомъ дыша и прещениемъ, яко огнемъ» и немедленно двинулся на Русь.

Но убийство (или арест, избиение) послов было не единственным обстоятельством, вызвавшим гнев хана Большой Орды. Не менее отягчающим стало «потоптание басмы». Этот эпизод, равно как и сам термин «басма», также неоднократно привлекали внимание историков. Еще первый исследователь Казанского летописца Г. З. Кунцевич отметил, что это понятие «толкуется различно», и привел со ссылками ряд пояснений от «оттиска ханской ступни на воске» и «колпака с выгнутым внутрь верхом» до «изображения хана» и грамоты с ханской печатью [ПСРЛ, т. XIX: 527].

Иное толкование предложил Г. В. Вернадский. «Очевидно, – писал он, критикуя прежние объяснения, – что составитель, или переписчик повести, не имел ясного представления о символах власти, жалуемых ханами своим вассалам и слугам. Он говорит о таком знаке, как басма – портрет хана. По-тюркски басма значит “отпечаток”, “оттиск”. В древнерусском языке термин употреблялся применительно к металлическому окладу иконы (обычно из чеканного серебра). Басма-портрет тогда должна бы означать изображение лица в виде барельефа на металле. Никаких подобных портретов никто из монгольских ханов никогда не выдавал своим вассалам». Далее ученый полагает, что «составитель “Казанской истории”, по всей видимости, спутал басму с пайцзой; последний термин происходит от китайского paitze – “пластина власти”…»[186]; «она представляла собой – в зависимости от положения того, кому она выдавалась ханом, – золотую или серебряную пластину с каким-либо рисунком, например, головой тигра или сокола, и выгравированной надписью». Резюме же Г. В. Вернадского следующее: «Это именно тот знак, который посол Ахмата должен был бы вручить Ивану III, если бы он согласился признать сюзеренитет Ахмата. Поскольку Иван III, судя по всему, отказался стать вассалом Ахмата, посол должен был вернуть пластину хану. Драматическое описание того, как Иван III растоптал пайцзу, таким образом, чистый вымысел» [Вернадский 1997б: 83–84]. Несмотря на то, что заключительный вывод является не совсем понятным: можно было и не возвращать эту пайцзу в Орду, – представляется, что Г. В. Вернадский (вслед за предшественниками[187]) указал правильный путь поиска ответа на вопрос о «басме». Так, Н. С. Борисов акцентирует внимание на значимости пайцзы как символа «власти верховного правителя Орды», имевшую «грозную надпись, требовавшую повиновения» [Борисов 2000: 429] (см. также: [Григорьев 1987: 32–36]). Поддержал он Г. В. Вернадского и в отрицании «публичного надругательства Ивана III над знаками ханской власти». «Никаких театральных жестов, наподобие тех, что описаны в “Казанской истории”, князь Иван, скорее всего, не делал. Однако логика мифа отличается от логики трезвого политического расчета. Для народного сознания необходимо было, чтобы долгий и тяжелый период татарского ига закончился каким-то ярким, знаковым событием. Государь должен был самым наглядным и общепринятым способом выразить свое презрение к некогда всесильному правителю Золотой Орды. Так родился миф о растоптанной “басме”» [Борисов 2000: 430].

Итак, «басма», скорее всего, была пайцзой. Каково же было ее предназначение? Пайцзы, получавшиеся «из золотоордынской канцелярии» «в качестве зримого свидетельства ханской милости» [Григорьев 1987: 35], по функциям делились на два вида: «наградные, выдававшиеся за заслуги, и подорожные – для лиц, выполнявших особые поручения ханского дома» [Крамаровский 2002: 215]. Понятно, что в нашем случае речь может идти о «наградных» пайцзах. Смысл их разъяснил А. П. Григорьев: это – «удостоверение о наличии у держателя пайцзы ханского ярлыка – жалованной грамоты на владение какой-либо собственностью или должностью» [Григорьев 1987: 35].

Но что могло быть изображено и написано на ней? Некоторые мнения нами уже были приведены. Работы ученых-востоковедов дают и иные трактовки ответа на поставленные вопросы.

О пайцзах существуют письменные упоминания, имеются и их находки. На бывшей территории Золотой Орды неоднократно находили пайцзы с именами некоторых ханов-джучидов. Как правило, «формуляры пайцз близки или идентичны и отличаются лишь именами властителей» [Крамаровский 2002: 215]. Надписи начинаются с упоминания «Вечного Неба», затем указывается имя хана и кары за возможное неповиновение. Кроме надписей на золотоордынских пайцзах выгравированы в различных видах и сочетаниях изображения солнца и луны, а на некоторых и копьевидный знак (что означает изображение древка знамени на фоне полной луны). Каково же содержание символов этих небесных светил?

М. Г. Крамаровский, на основе выводов Т. Д. Скрынниковой о «харизме-свете», связанном с культом Чингис-хана [Скрынникова 1997: 149–165], объясняет это следующим образом. Изображения солнца и луны (то есть света, неба) – это «иконографическое воплощение харизмы Чингис-хана». И далее следует важное для нас наблюдение: «Обращение к харизме великого предка… сконцентрированной в солярных символах, оказалось неизбежным для младших Чингисидов в периоды нестабильности монгольского государства конца XIII–XIV в. Солнце и луна на золотоордынских пайцзах – это знаки одолженной харизмы… Забота ханов о легитимности собственной власти привела их к стягиванию харизмы великого предка к собственному имени. Появление Чингисовых символов на распорядительных документах должно быть расценено как свидетельство собственной слабости золотоордынских ханов» [Крамаровский 2002: 220–221].

Как видим, этот вывод сделан для периода еще единого Джучиева улуса. Что же тогда говорить об эпохе распада золотоордынской государственности? Для того времени, когда собственно династию Чингисидов представляла только Большая Орда хана Ахмата, прямого потомка Чингис-хана?

Так мы подходим к объяснению инцидента с