это способ справиться с неуверенностью. Общество еще в школе вбивает нам в голову: мирись со скучной жизнью по расписанию; только так ты сможешь смягчить тревогу по поводу своего финансового положения и статуса.

Здесь мы видим несколько параллельных путей развития. Отчасти, в исторической перспективе, работа занимала все больше времени, при том, что в XX веке одним из немногих антитрендов было сокращение рабочего времени, закрепленное на законодательном уровне. Поначалу земледельцы работали около четырех часов в день; потом временна́я нагрузка в сельском хозяйстве постепенно возрастала и в наши дни увеличилась более чем вдвое, особенно если учитывать время, потраченное на домашнее хозяйство и потребление (что логично, так как антропологические исследования, в которых рассматривалось рабочее время у доисторических сообществ, не делают различия между тем и другим). У древних римлян и греков «отпуска» длились дольше, чем сейчас у нас, а в средневековом обществе человек работал уже восемь часов в день, но так как его деятельность была связана с годовым циклом, рабочих дней выходило меньше, примерно от 120 до 150 за год[237].

В постоянно увеличивающихся отрезках времени, посвященных тому, что мы называем работой, появились специализации, профессии, а также разные процессы, которые в социологии называются разделением труда. Означает это вот что: работа, для подавляющего большинства, требует от нас все меньше умений. Она должна выполняться в соответствии с заранее утвержденными правилами и образцами. Это представление закрепляется в годы учебы, и человек расплачивается за него собственным творческо-исследовательским духом. Мы включаемся в технологические системы, которыми учимся управлять, но которые редко понимаем.

Труд охотника-собирателя или кабильского крестьянина был, конечно, ограничен зачаточной технологией и традиционными представлениями, но как у индивидов у них имелась некоторая свобода в вопросе того, как организовать свой труд. В их жизни было больше неопределенности, но и больше уверенности в том, что они способны обеспечить себя сами. У ремесленников прежних времен мы встречаем шедевры опыта и профессионализма, которые далеко превосходят почти все то, с чем большинству из нас приходится иметь дело в трудовой жизни.

Эффективность работы в индустриальном обществе постоянно растет благодаря новым технологиям. Те, кто эти технологии разрабатывает, с ними потом не работают. Творческая составляющая, свойственная тонкой прослойке инженеров, для многих тысяч людей означает труд, из которого эта составляющая изъята полностью.

Поначалу, когда инструменты вроде пил, буров, скоб и точильных брусков приводились в движение мотором, ремесло еще не слишком испытывало влияние механизации. Она не ограничивала самостоятельности ремесленников, а, напротив, помогала им расширить свои технологические возможности. Глубину бурения буровой установки определяет механизм; многофункциональный токарный станок работает строго определенным образом; ритм работы центробежного регулятора задает машина; счетчик – это механизм, который замеряет выработку рабочего; так мы переходим от ситуации, в которой рабочий использует машину, к ситуации, в которой рабочий машину обслуживает[238].

Фредерик Уинслоу Тейлор – инженер, положивший начало стремительной дегуманизации труда, произошедшей на рубеже XIX–XX веков, акцентировал внимание на выгодах, которые получит предприниматель, позволив инженерам вроде него организовывать рабочий процесс. Ремесленник не мог конкурировать с индустриальным и стандартизированным производством, что и было доказано стремительным ростом промышленного производства.

Но Тейлор, в отличие от современных бизнес-консультантов, четко давал понять, что у него есть и политическая цель: свести на нет влияние ремесленников-традиционалистов. Очень важно было воспрепятствовать тому, чтобы исполнители работали не напрягаясь, «с прохладцей», что, по выражению Тейлора, «самое большое несчастье, от которого страдают рабочие, как в Америке, так и в Англии»[239].

Рабочие доиндустриальной эпохи, которые никак не могли научиться дисциплине, составляли, как мы уже видели, главную головную боль первопроходцев индустрии. Так, Эндрю Юр, врач и один из первых исследователей проблем организации труда, писал, что «после достижения пубертата выходцев из сельской местности или тех, кто привык ремесленничать, практически невозможно превратить в хороших фабричных рабочих. Какое-то время можно бороться с их привычной безалаберностью или инертностью, но потом они внезапно увольняются или же мастера увольняют их за невнимательность в работе»[240].

Адам Смит еще в XVIII веке предсказал, что высокий уровень разделения труда требует, чтобы эта инертность была переделана во что-то еще, пусть и не слишком красивое:

Тот человек, вся жизнь которого уходит на выполнение нескольких простых операций, последствия которых всегда или почти одинаковы и который не имеет возможности проявить свое понимание или использовать свою изобретательность, чтобы найти способы устранения трудностей, которые никогда не возникают, естественно, теряет естественную способность к таким практикам и, как правило, становится настолько глупым и невежественным, насколько это возможно для человеческого существа[241].

Тейлор, видимо, тоже понимал, что та организация труда, которую он всю свою жизнь пытался создать, потребует радикально ударить по всему, что составляет суть человека. Но Тейлор, в отличие от Смита, считал, что работников можно набирать из уже наличествующих в обществе тугодумов:

Одним из первых качеств, требующихся от человека, годного для переноски чугунных болванок в виде постоянной профессии, является такая тупость и флегматичность, которая делала бы его похожим по характеру на вола. Человек с живым и острым умом по этой самой причине совершенно не годится для такого рода занятий, которые покажутся ему ужасающе однообразными[242].

Эти слова открыли эру самой стремительной реструктуризации механизированного труда, какую только видела история. Забавно, но в этом смысле Смит и Тейлор напоминают причитания молодого Маркса о том, что роль рабочего свелась к тому, чтобы быть «придатком машины». Но ни они, ни даже Маркс не удосужились наведаться на фабрику и выяснить у рабочих, что они сами думают о своем труде.

Надежное плечо труда

Одно из самых ярких описаний жизни индустриального общества содержится в книге американского журналиста Стадса Теркела, в которой сотни рабочих рассказывают о своей жизни. Теркел брал у них интервью в начале 1970-х годов, когда труд индустриального рабочего все еще являлся основой американской экономики. Чаще всего люди, с которыми беседовал Теркел, говорят о том, что чувствуют себя как машины.

«Первое, что происходит на работе, – говорит сталелитейщик, – это то, что руки начинают двигаться, а мозги отключаются»[243].

Тезис Адама Смита о том, что рабочие вынужденно впадают в ступор, находит здесь ярчайшее подтверждение.

«Нажимаешь на кнопку – и вперед, – рассказывает кладовщик. – Ты – автомат. Вечером пьешь пиво, ложишься спать. А где-нибудь в час или два ночи жена говорит: „Спокойно, спокойно, перестань“. Это я, значит, все еще на складе»[244].

Ресепшионистка говорит, что не видит смысла