На сей раз никаких незнакомых звуков, никаких голосов я не слышал, все было как обычно; поэтому я открыл дверь и, не успев толком осознать даже собственное изумление, сделал несколько шагов к кровати.

У кровати, держа руку моей матери, стоял на коленях незнакомый мужчина и, припав лицом к этой утопающей в толстом одеяле руке, плакал; плечи и спина его содрогались, он целовал руку матери, а та свободной рукой гладила его голову, запустив пальцы в почти совершенно седые, коротко стриженные волосы незнакомца, как будто желая за волосы, утешающим жестом, мягко подтянуть к себе его голову.

Я увидел это, войдя в комнату, а когда сделал несколько шагов к кровати, мужчина оторвал голову от материной руки, не слишком быстро, в то время как мать резко отпустила его волосы и, слегка приподнявшись на подушках, бросила взгляд на меня.

«Выйди, пожалуйста!»

«Заходи!»

Они сказали это синхронно, мать – прерывающимся голосом, одновременно запахивая на груди вырез мягкой белой ночной рубашки, а мужчина – приветливо, словно и правда обрадовался моему неожиданному появлению; я растерянно замер на месте, сбитый с толку и появлением незнакомца, и их противоречивыми призывами.

Комната была залита ярким послеполуденным солнцем, проникая через задернутые тюлевые занавески, еще по-зимнему строгий свет рисовал на безжизненно сверкающем полу затейливые узоры; за окном шумели водосточные трубы, по которым с бульканьем, хлюпаньем стекала тающая на крыше снежная жижа; сноп света не освещал их, достигая лишь до изножья кровати, где лежал небольшой, неловко перевязанный шпагатом пакет из коричневой бумаги, который тоже, видимо, принадлежал незнакомцу; отирая слезы, он выпрямился, потом, улыбаясь, поднялся, и в этой неожиданной смене настроений почувствовалась и какая-то беззастенчивость, и несомненная сила; одежда его выглядела так же странно, как и пальто на вешалке, на нем был светлый, слегка полинялый летний полотняный костюм, он был очень высок, лицо – бледное и красивое, костюм и белая рубашка – мятые.

«Не узнал меня?»

На лбу незнакомца было заметно красное пятно, в одном глазу еще блестели слезы.

«Нет».

«Как же ты не узнал? Неужели забыл? Как ты мог так быстро забыть!»

Какое-то до сих пор не известное мне волнение сделало голос матери сухим и сдавленным, хотя чувствовалось, что она пытается взять себя в руки; тем не менее голос звучал неестественно, как будто ей полагалось играть роль моей матери, разыгрывать, что она обращается к своему сыну, как будто ей нужно было сейчас справиться вовсе не с радостью и растроганностью по поводу появления наверняка неожиданного для нее гостя, а скорее с какой-то невероятной внутренней дрожью, с каким-то страхом, причины которых были мне неизвестны; глаза ее оставались сухими, без слез, лицо изменилось, что поразило меня намного больше, чем их интимная близость или тот факт, что я не узнал мужчину; на кровати передо мной сидела красивая рыжеволосая женщина с зардевшимися щеками, слегка дрожавшая, душившая себя завязками ночной рубашки, которые она нервно стягивала у горла пальцами, женщина, пытавшаяся что-то скрыть от меня, однако ее прекрасные сузившиеся мечущиеся глаза все же выдавали ее, в этой мучительной и предательской ситуации она была беззащитна; я разоблачил ее.

«Как-никак пять лет!» – сказал незнакомец и легко рассмеялся; приятным был не только его голос, но и манера смеяться, похоже было, что он имел склонность смеяться и над самим собой, свободно играть со своими чувствами; неторопливыми уверенными шагами он двинулся ко мне, и от этого действительно стал знакомым, я узнал походку, этот смех, распахнутость голубых глаз и, наверное, главное – успокаивающее доверие, которое я ощутил к нему.

«Пять лет – срок немалый!» – сказал он и обнял меня, все так же смеясь, но смех этот был обращен все же не ко мне.

«Ты, наверное, помнишь, мы рассказывали тебе, что он за границей? Ну, помнишь?»

Мое лицо коснулось его груди, тело его было жестким, костлявым, худым, и поскольку я машинально закрыл глаза, то многое смог почувствовать в этом теле; но полностью отдаться объятию я не мог, с одной стороны, потому, что нервозность матери передалась и мне, а с другой, потому, что доверие, вызванное его походкой, непринужденностью, его телом, казалось мне слишком знакомым и слишком сильным, и именно эта чрезмерная открытость ощущений побуждала меня к сдержанности.

«Теперь уже можно не врать. Я был в тюрьме».

«Я придумала эту историю, потому что тогда мы ничего толком не могли тебе объяснять».

«Да, да, в тюрьме».

«Не бойся, он не крал и не грабил!»

«Я все тебе объясню. Почему бы не рассказать и ему?»

«Если считаешь нужным».

Он не ответил и, как бы медленно оторвавшись от матери, обратил все внимание на меня; крепко взяв меня за плечи, он слегка отодвинул меня от себя, окинул внимательным взором, буквально пожирая глазами, и от зрелища, то есть от меня, он повеселел, более того, его улыбка превратилась в смех, в смех, который был предназначен уже только мне, означал, что он остался доволен мной; он встряхнул меня, похлопал по плечам, с громким чмоканьем расцеловал в обе щеки, потом, как человек, который не может налюбоваться мной, поцеловал меня в третий раз, и перед этим эмоциональным порывом я уже не устоял, я уже знал, кто он, знал доподлинно, потому что его агрессивная близость взломала во мне тяжелые замки и внезапно, неожиданно, вдруг заставила все вспомнить, и вот он уже был здесь, рядом со мною, целовал меня, крепко сжимал в объятиях; открыл замки, о которых я вроде бы даже не подозревал, ведь он в свое время исчез, мы больше не вспоминали его, он больше не существовал, растворился, и в конце концов я забыл даже то, что в моей памяти был маленький темный уголок, который несмотря ни на что хранил ощущение его близости, его взгляд, походку, тембр голоса, его прикосновения; и вот он был здесь, одновременно как воспоминание и реальность, и я, пусть неловко, потому что неловкость эта вызвана была как раз волнением, в ответ на третий его поцелуй тоже коснулся губами его щеки, но он снова прижал меня, почти грубо, к своей груди и долго не выпускал из объятий.

«Пожалуйста, отвернитесь, я встану».

ПОТЕРЯ И ОБРЕТЕНИЕ СОЗНАНИЯ

Когда, валяясь на глыбах хайлигендаммской дамбы, я пришел наконец