весь Кавказ и разваливает РФ; Арафат потому и не подписывал никаких соглашений, что собирался покончить с Израилем до конца теплого сезона. Словом, для борьбы с этим явлением нам понадобятся не столько гипотезы, сколько смирительные рубашки.

А мы все продолжаем играть в поддавки и не дай бог где-нибудь скажем, что в области культуры Европа превзошла Африку: пойманные за руку, тут же начинаем извиняться. Нас бьют прогрессивные страны, включая Мавританию и Судан, поднимая вопрос о работорговле, требуя компенсации, а мы не решаемся возразить: позвольте, господа, да, это правда, что четыреста лет назад европейские гады и хапуги начали покупать в Африке рабов и переправлять их за океан, однако кто продавал им этих рабов, не африканские ли гады и хапуги? Мы не решаемся и заикнуться о рабах арабских эмиров, о закупках живого товара для гаремов. А уж о чеченских зинданах слово промолвить — это вообще как воздух испортить в приличном обществе. А нас продолжают крыть и крыть, и мы виляем хвостом, как будто это у нас совесть нечиста, а не у собрания лжецов и демагогов.

«Нельзя обвинять целый народ» — вот излюбленный стереотип российских правдолюбцев, доставшийся по наследству от все тех же пламенных кружковцев конца XIX века. Но почему же нельзя? Разве нельзя обвинить русских за раскулачивание и ГУЛАГ, немцев — за Освенцим, хуту — за избиение тутси, афганских мужиков — за издевательства над женщинами? Какие оправдания есть у этих народов, кроме замшелых стереотипов: не знали, не ведали, не принимали участия? Чтобы оставить вину за спиной, нужно ее признать. Спрашивают, где был Бог, когда совершались злодеяния? Ответ довольно прост: Бог появляется среди нас, когда мы чувствуем пронзительное сострадание и братскую солидарность. Он ободряет нас к борьбе и показывает нашу единственную дорогу — к самоусовершенствованию, по которой, быть может, мы придем к новому состоянию человеческой расы.

11 сентября, когда одним махом были сожжены семь тысяч молодых финансистов и бизнесменов той страны, которая при всех ее минусах стоит твердыней перед разрушительными инстинктами бородатых исчадий ада, открыло новое суровое летоисчисление. Страшно подумать, что мы проиграем, — но мы не проиграем. В этом летоисчислении интеллигенция снова должна подойти к очередной и, может быть, важнейшей в истории переоценке ценностей, к пересмотру стереотипов.

Есть лишь один священный стереотип, который не должен пошатнуться даже и в это время. Долг интеллигенции в критике властей предержащих. Однако и в этот постулат должна быть введена одна поправка. Нужно следить, чтобы правительство не увиливало от борьбы с исламским террором, и если оно будет стоять твердо, мы должны быть вместе, то есть тоже не увиливать и не сползать в пораженчество.

2 октября 2001

На Запад без маски

Все, что сейчас происходит между Россией и Америкой, может стать «Встречей на Эльбе»-2

В начале восьмидесятых мы сняли квартиру в вашингтонском районе Дюпон-Калорама. Каждое утро я по обыкновению совершал пробежки в кварталах, известных своими старинными многоквартирными домами и импозантными особняками. Однажды в ветреную погоду смотрю: реет прямо по курсу алый стяг серпастый-молоткастый. Возникло странное ощущение: куда теперь поворачивать? Повернул туда-сюда, и вдруг опять та же картина. Что за наваждение? Оказалось просто-напросто, что мы расположились по соседству с двумя дипломатическими учреждениями СССР — торговым представительством и генеральным консульством. Стоит ли говорить о том, что близость этих структур отнюдь не вызвала во мне благостных ностальгических переживаний? Припомню лишь, как я столкнулся с выходящей из генконсульства группой советских служащих. Они были в приподнятом настроении, весело о чем-то болтали, как вдруг увидели меня, опознали и отшатнулись в ужасе. Еще бы, тот самый, «враг народа», в шортах и мокрой майке!

После этого прошло лет семь, что ли, и вдруг «враг народа» получил приглашение на прием в резиденцию советского посла. Почетным гостем в тот вечер был другой советский посол, Чингиз Айтматов. Когда мы там с Майей поднимались по торжественной лестнице, советский народ в опасливом недоумении отступал в стороны: товарищи, товарищи, да ведь это же Аксеновы заявились, да не может быть, да нет, это он, нам на оперативке его карточку показывали! Вдруг Чингиз в смокинге раскрывает объятия: «Вася, здравствуй, как я рад тебя видеть!» И все волшебным образом переменилось, зал расцвел «людскою лаской».

Прошло еще некоторое число лет, и произошли кардинальные изменения: советское посольство отошло к РФ, персонал в нем оказался вполне приветливым, а «враг народа» перешел в разряд «дружественных соотечественников, проживающих за границей». Словом, советские глупости были сданы в архив идеологического средневековья.

Месяц назад я присутствовал там на историческом событии. Перед общественностью Вашингтона с ключевой речью о современной политике выступал президент Путин. Огромный зал посольства был полон, присутствовали everybody who’s somebody: министры, послы, генералы, ведущие журналисты, духовенство, русские аристократы, ну кто там еще, дельцы и промышленники, разумеется. Была и стареющая богема: Михаил Шемякин, Эрнст Неизвестный, ваш покорный слуга, Роальд Сагдеев, Юрий Темирканов, Слава Фетисов.

Речь Путина произвела сильное впечатление. У всех, конечно, было в памяти то, что он сказал американцам сразу после атаки варваров на Нью-Йорк и Вашингтон: «Мы вас поддерживаем». Однако никто, очевидно, не предполагал, что он пойдет так далеко, как он сделал в тот вечер. Я не помню этого дословно, но он говорил о том, что в крутые периоды истории, когда человечеству грозила смертельная опасность, Россия и Америка так или иначе оказывались вместе. Здесь же он напомнил, что два великих освободителя — Александр Второй и Авраам Линкольн — примерно в одно время погибли от рук террористов, что приобретает особое звучание в современном контексте. После завершения бессмысленной холодной войны, продолжил он, мы отказались от противостояния и объявили эру партнерства. Сейчас мы не исключаем того, что партнерство может перейти в дружбу. Россия полна решимости стать неотъемлемой частью цивилизованного мира.

Боже мой, кажется, стоило пройти все, что пришлось пройти, для того, чтобы услышать такое из уст первого человека твоей родины в адрес той страны, что дала тебе приют во время изгнания. Думаю, не ошибусь, сказав, что каждый из присутствующих в этом сверкающем зале подумал в этот момент что-то в этом роде, в своем личном, разумеется, варианте.

Когда прием перевалил кульминацию, гости, немного поддав, разбрелись по залам. Царило приподнятое настроение. Американцы восклицали свое неизменное «инкредибл,