Ее терзаний роковых.

Поверьте мне, кто вынес их,

Тот уж, конечно, без боязни

Взойдет на пламенный костер,

Иль шею склонит под топор.

Это описание ревности говорит о том, что поэту были хорошо знакомы ее муки. Следующая строфа посвящена памяти той, которая заставила поэта перенести все терзания, всю болезнь ревности:

Я не хочу пустой укорой

Могилы возмущать покой;

Тебя уж нет, о, ты, которой

Я в бурях жизни молодой

Обязан опытом ужасным

И рая мигом сладострастным!..

Как учат слабое дитя,

Ты, душу нежную мутя,

Учила горести глубокой;

Ты негой волновала кровь,

Ты воспаляла в ней любовь

И пламя ревности жестокой.

Но он прошел, сей тяжкий день:

Почий, мучительная тень.

Эта строфа является как бы комментарием к элегии 1823 года: «Простишь ли мне ревнивые мечты». Вряд ли мы ошибемся, если скажем, что эти строфы вызваны воспоминаниями о Ризнич.

V

К Ризнич принято относить стихотворение «Иностранке» (В альбом):

На языке, тебе невнятном,

Стихи прощальные пишу,

Но в заблуждении приятном

Вниманья твоего прошу:

Мой друг, доколе не увяну

В разлуке, чувство погубя,

Боготворить не перестану

Тебя, мой друг, одну тебя!

На чуждые черты взирая,

Верь только сердцу моему,

Как прежде верила ему,

Его страстей не понимая.

Под этими стихами в рукописи стоит следующая помета: “Veux-tu m’aimer? 18, 19 mai 1824 PI. S. D”. Ризнич получила заграничный паспорт 30 апр. 1824 года и, по справке проф. Зеленецкого, выехала в первых числах мая. С некоторой натяжкой можно было бы первые числа мая дотянуть до 18, 19 мая для того, чтобы иметь возможность относить эти стихи к Ризнич. Но этому мешает, главным образом, то, что первый его набросок мы находим в записной книжке 1820–1821 года, т. е. того времени, когда о Ризнич Пушкин не имел никакого представления. Другой черновой набросок этого стихотворения мы встречаем в кишиневской тетради 1822 года. Во всяком случае, первоначально Пушкин предназначал стихи для иностранки, нам неизвестной; быть может, в окончательной редакции он посвятил его Ризнич, но тогда, конечно, на это стихотворение можно смотреть только как на альбомную заметку, не более, а не как на искреннее выражение глубокого чувства; в последнем случае поэт не стал бы приспособлять к моменту свои старые стихи. Вернее всего относить эти стихи не к Ризнич, а к особе, имя которой нам неизвестно.

Нам кажется, что после всего сказанного характер увлечения Пушкина Амалией Ризнич определился совершенно ясно. Можем ли мы относить к Ризнич стихотворения 1830 года: «Заклинание», элегию «Для берегов отчизны дальной» и «Расставание»? Все эти произведения закончены Пушкиным осенью 1830 года, когда поэт сидел, окруженный карантинами, в своем Болдине; вдали от своей невесты, Н. Н. Гончаровой. Настроение Пушкина в этот период было тревожное; для характеристики интимной жизни поэта важно то, что перед свадьбой он обращался мыслью не к будущей своей жене, а к памяти другой, умершей женщины. Можно предполагать, по психологическим соображениям, что все три стихотворения обращены к одному лицу и в таком случае составляют превосходную лирическую трилогию. «Заклинание» написано 17 октября, элегия — 27 ноября, «Расставание», представляющее по содержанию своему как бы эпилог к двум первым, имеет помету «5 октября 1830». Первая строфа «Расставания» рисует отношение поэта к неизвестной нам женщине, вдохновившей его на трилогию:

В последний раз твой образ милый

Дерзаю мысленно ласкать,

Будить мечту сердечной силой.

И с негой робкой и унылой

Твою любовь воспоминать.

Нечего и говорить о том, что тут поэт говорит не о Ризнич. Никоим образом не мог Пушкин вспоминать с негой робкой и унылой опустошительную страсть к Ризнич. «Заклинание» и элегия — изображение мистической, загробной любви Пушкина:

О, если правда, что в ночи

Когда покоятся живые,

И с неба лунные лучи

Скользят на камни гробовые.

О, если правда, что тогда

Пустеют тихие могилы —

Я тень зову, я жду Лейлы:

Ко мне, мой друг, сюда, сюда!

Зову тебя не для того,

Чтоб укорять того.....

................................

..................но, тоскуя,

Хочу сказать, что все люблю я,

Что я все твой.

                    *

Твоя краса, твои страданья

Исчезли в урне гробовой —

Исчез и поцелуй свиданья…

Но жду его: он — за тобой!..»

Возвышенный и мистический оттенок этой любви Пушкина никак не подходит к той совершенно определенной характеристике отношений Пушкина к Ризнич, которую мы выше сделали. Кроме того, признание этих стихотворений за посвященные Ризнич прямо противоречит тем данным, которые мы получили на основании анализа элегии «Под небом голубым». В последней поэт говорит о своем равнодушии к памяти этой женщины, а в стихах 1830 года — о своей любви, которой не уничтожила сама смерть. Наконец, мы уже указывали, что описание разлуки в «Заклинании» и элегии «Для берегов отчизны дальной» совершенно не соответствуют моменту расставания в действительных отношениях Ризнич и Пушкина. Если верно предположение, что заметка «Иностранке» находится в альбоме Ризнич, то это только подкрепляет наше мнение. Все эти соображения заставляют нас отрицать мнение об отношении этой поэтической трилогии 1830 года к Амалии Ризнич.

После всего сказанного о характере отношений Пушкина к Ризнич, без дальнейших рассуждений, мы можем прийти к тому выводу, что и стихотворение, которым начинается наша статья, «Все в жертву памяти твоей», написанное в 1825 году, никоим образом не может быть отнесено к Амалии Ризнич.

Остается еще сказать об одном стихотворении, которое связывают с именем Ризнич. Это — известное «Воспоминание» (1828), доставляющее много хлопот биографам поэта. Поэт с грустью и тоской вспоминает свои «утраченные годы»:

Я слышу вновь друзей предательский привет

На играх Вакха и Киприды,

И сердцу вновь наносит хладный свет

Неотразимые обиды.

И нет отрады мне — и тихо предо мной

Встают два призрака младые,

Две тени милые — два данные судьбой

Мне ангела во дни былые.

Но оба с крыльями и пламенным мечом,

И стерегут… и мстят мне оба,

И оба говорят