Но кто же он такой? Откуда эти богатства, внезапно явившиеся, точно в волшебной сказке?..

Из намеков и рассказов отца она все-таки не могла составить себе ясного представления о тех источниках, которые текли золотым дождем. Она только чувствовала какой-то страх к цинично-добродушным рассказам о разных делах, недоступных ее пониманию. Очевидно, кто-то терпел, но кто именно?

Поздно вечером на борзой тройке лошадей с колокольцами и бубенчиками, с залихватским ямщиком в красной рубахе, понесся Леонтьев к своей птахе в очаровательный уголок, где он во всю мочь расходившейся натуры миловал свою маленькую прелестницу, а Евдокия сидела в глубокой задумчивости у растворенного окна.

Замерли звуки колокольчика, она все сидела неподвижно и не заметила, как чьи-то тихие шаги неслышно приблизились к ней, и ласковый, грустный голос шепнул:

— Дуня!

Она очнулась только тогда, когда на ее волосы упала горячая слеза, и тихий голос прошептал над ее ухом:

— Опять уехал?

— Маменька!.. Голубушка! Зачем это вы поднимаетесь… Вам вредно!

И Дуня обняла больную, худую пожилую женщину с страдальческим лицом. Дуня удивительно походила на мать: те же нежные черты лица, та же задумчивость взгляда, те же светло-русые волосы. Но горе состарило прежде времени Леонтьеву. Она смотрела совсем старухой и с трудом переводила дыхание, поднявшись наверх…

— Вот сюда, сюда, маменька, садитесь!.. — усаживала Евдокия.

— Уехал? — опять переспросила мать.

— Уехал, маменька.

— Я знаю, куда он ездить стал, Дуня. Я слышала. Погубит она его и разорит.

— Полно, маменька… полно, голубчик…

— Не буду, не буду… Я так только… Сама знаешь, редко это со мной. Мне недалеко и до могилы. Чувствую! И я не ропщу. Воля божия. Покорна я. Бог наказывает меня по грехам.

— Вас? Да какие же у вас грехи?

— У меня? Дочь моя милая, радость моя ненаглядная, разве ты не знаешь?..

— Что, маменька? Что знать мне? — испуганно шепнула дочь.

— Как я вышла за отца?

Она замолчала. Тихие слезы лились из ее глаз.

— Лучше после, после! — проговорила мать. — Я за тебя боюсь. Сердце гложет, как ты давеча сказала о Кривском. Разве ты его любишь?

— Не знаю, маменька…

Мать взглянула на дочь, и лицо ее исказилось страхом.

— Боже тебя сохрани тогда выходить замуж. Нет ужаснее мук, как жить с мужем, не любя. Что ты, что ты, Дуня? Зачем тебе идти? Ты, слава богу, богата. Тебе не нужно. А ведь я тогда была нищая, и вдобавок…

Она хотела было что-то сказать, но дочь поцелуями заглушила чуть было не сорвавшееся признание.

XIII

СЧАСТЛИВАЯ МИНУТА

Прошло три дня, три убийственных дня, с тех пор как Трамбецкий получил от своего молодого приятеля успокоительную записку, в которой тот обнадеживал его скорым свиданием с сыном. Прошел четвертый день, а Никольский не возвращался и не подавал о себе никаких вестей.

«Что это значит? Куда пропал Никольский?»

Обнадеженный было обещаниями молодого человека, Трамбецкий стал волноваться сильнее прежнего. Ожидание становилось пыткой. Нервы напряглись до последней степени от тревоги, муки и бессонных ночей. По ночам ему все слышались звонки, он вскакивал с дивана, бежал к дверям, пугая прислугу, и возвращался грустный, убеждаясь, что его преследуют галлюцинации. Заснуть он не мог и метался по комнате в бессильной злобе как зверь в клетке.

Наступал день и приносил надежду.

С бьющимся сердцем чутко прислушивался он к звонку, заглядывал в окно, выбегал на улицу, ожидая встретить Никольского, и каждый раз напрасно. Никольский не являлся. Несчастный человек приходил в отчаяние и, уткнувшись в подушку, плакал как беспомощный ребенок.

Мрачные мысли терзали измученное сердце отца.

«Верно, она уехала за границу, замела след, и он не увидит больше Колю. Напрасно он поверил Никольскому, что она здесь, и потерял дорогое время в адской пытке ожидания. Чего еще ждать?»

Трамбецкий опять бросился на поиски.

Он был у градоначальника, подал прошение и сказал горячую речь. Его выслушали, сказали, что будут наведены справки, и он ушел из приемной без всякой надежды. Он справлялся в адресном столе, заходил к родным жены, съездил в Павловск и Ораниенбаум и поздно ночью возвращался на Петербургскую сторону, усталый, разбитый, с отчаянием в сердце.

Везде неудача.

Градоначальник как-то подозрительно оглядывал его костюм и пожал плечами, узнавши, что проситель статский советник, а родные его жены с улыбкой любопытства разглядывали этого нелюдима и ничего не знали о жене. Кто-то сказал: «Не в Павловске ли она? Она собиралась на лето в Павловск». Другой сказал: «Нет, кажется в Ораниенбаум?» — и Трамбецкий был и в Павловске и в Ораниенбауме. Напрасно там он спрашивал о жене статского советника Валентине Николаевне Трамбецкой.

— Такой не слыхали. Такая не живет.

Решительно рванул он звонок у дверей квартиры Никольского.

— Приехал?

— Нет!

— Нет? Господи, что же делать! — прошептал она.

«Попадись теперь она, попадись только она на глаза к нему!»

Он простирал руки и, шагая по комнате, произносил слова угрозы и мщения.

Кухарка тихо приотворила двери и, при виде этого бледного, с искаженными злобой и отчаянием чертами, черноволосого человека с блестящими глазами из темных ям, разговаривающего в пустой комнате, в испуге перекрестилась, постояла у дверей и пошла будить квартирную хозяйку.

Вдвоем не так страшно. Обе стали у дверей и слушали, что говорит этот странный человек.

— О, подлая тварь! Где ты, где? Отдай мне сына, отдай ты моего Колю, а не то…

Он повторял эту фразу то с угрозой, то с нежным молением, то робко, словно выпрашивал подаяния. Наконец он бросился на диван.

Все смолкло. Только глухие рыдания, сперва тихие, потом все громче и громче, доносились до ушей испуганных женщин.

— Как бы чего не было! — шепнула хозяйка. — Надо завтра дать знать в участок.

— Долго ли до греха! — отвечала кухарка.

Опять бессонная длинная ночь. Опять звонки в ушах, и под утро тяжелый короткий сон.

Заливая блеском ярких лучей, ворвалось солнце в маленькую комнату и разбудило Трамбецкого. Он вскочил с дивана и бросился как сумасшедший на улицу.

Куда теперь идти? Где искать?

Он пошел на Тучков мост. Было еще рано. Прохладное утро освежило немного воспаленную голову. От реки несло приятной свежестью. Он остановился и задумчиво стал смотреть на воду, а в голове мелькали мрачные отрывки прожитой жизни. Сзади сплошная неудача, разбитая жизнь, а впереди?

Он засмотрелся на реку. Ровное движение блещущих на солнце струй тянуло его к себе. Один миг, — и все кончено.