– С-3РО.

– Точно.

– «Звездные войны». Сперва это был полнометражный фильм. Как говорила Джин, классика жанра.

Огонь дарил тепло, огонь дарил уют, и под голос Леннона Нико вообразила, как их стоянка, должно быть, выглядит сверху: расположенные кругом у костра, словно некая огненная мозаика, постели. Именно так она себе группу и представляла.

Новые люди, новы голоса, новые миры.

– Был еще сериал, – говорил Леннон, – о планете, на которой люди создают небольшие машины, а те со временем становятся больше и учатся думать сами за себя, и понимают, что им больше не нужны люди, которые создали их. И вот эти машины уничтожают почти всех людей, и остается только где-то тысяч пятьдесят человек. Эти выжившие садятся, значит, в космические корабли и улетают в поисках нового дома на просторах вселенной. Но видишь ли, роботы пускаются за ними в погоню.

– Надо думать.

– Короче, люди отрываются, находят в конце концов другую гостеприимную планету и такие: «Ну, вот и славненько». Они сразу же принимаются за работу. Новая нетронутая планета. Новое начало. Счастливый конец.

– А на деле нет?

– Угадай, что дальше.

– Петли?

Неулыбка на лице Леннона превратилась наконец-то в улыбку.

– В сериале история быстро минует миллионы лет и показывает, как люди проделывают с новой планетой то же, что сотворили со старой. Они создают технологию, технология развивается, технология уничтожает почти всех нас, а те немногие, кто выжил, улетают искать новую гостеприимную планету, чтобы ее спалить.

– Ну, ты мне еще концовку расскажи и все испорти.

– Думаю, твои шансы найти рабочий генератор, подключенный к рабочему телевизору, который подключен к рабочему проигрывателю дисков с нужным сериалом, составляют примерно один к гуголплексу[20].

– Печальная перспектива.

– В перспективе у нас всех печаль.

Нико взмахом руки обвела звезды на небе:

– Пусть каждый остается при своем мнении.

Тут Леннон словно вспомнил, как прекрасно небо, улегся на спину и стал смотреть вверх.

– В твоей теории есть неувязка, – сказала Нико.

– Правда?

– У нас не было роботов и машин. Только мухи.

Леннон взял с земли рядом со своим спальником щепоть корицы.

– В какой-то момент до меня дошло, что я знаю лишь то, что мне рассказывали Джин и Зейди.

Нико не то чтобы не задумывалась о том, как все скатилось в пропасть. Она не задумывалась о том, как описывал это падение папа. Хотя, наверное, стоило бы. Возможно, он сам начал скатываться вниз еще задолго до болезни. И вот она сама не заметила, как принялась рассказывать едва знакомому человеку то, о чем прежде только думала.

– Когда я росла, мы с папой были близки. Не разлей вода. Мы и по-прежнему близки, просто… все иначе. В какой момент, когда мне было лет тринадцать-четырнадцать, я стала замечать, что он поглядывает на меня так, будто где-то уже видел, и пытается вспомнить, где именно. Сижу себе, читаю, а потом, подняв глаза, вижу, как он смотрит на меня этим взглядом. Будто я чужак, который пришел к нему в дом и которого он прежде где-то видел.

Нико замолчала, и ей вдруг захотелось забрать слова назад, втянуть их, проглотить – пусть состарятся и умрут там, где родились.

– «Все это уже было, – произнес Леннон. – И все это повторится снова».

– Немного пафосно, но сойдет.

Леннон постучал пальцем по горизонту на циферблате.

– Джин всегда говорила, что время – как далекий возлюбленный. Ты его не видишь, но заботишься о нем. Она отдала мне эти часы, велела заводить их и содержать в чистоте. Она сильно любила пространство, но ее подлинной страстью было время. Я вспоминаю об этом, когда думаю о бесконечном повторении. Предположим, время течет нелинейно. Вдруг мы живем во временном кругу? И в какой-то момент этого вращения все и везде распадается. В конечном счете неважно, врали нам взрослые или нет. Роботы, болезни, астероиды, мухи – закончиться эта байда может по-разному, но в конце концов оно все же кончается. А что потом? Перезагрузка. Радуга. Все с самого начала. Пересказывая тот сай-фай, Джин любила повторять одну цитату из него: «Все это уже было, и все это повторится снова».

Да, смотреть на Леннона было приятно. Однако слушать его, как оказалось, – это настоящий праздник.

– Мне никогда не было по-настоящему одиноко, – призналась Нико. – Во всяком случае, не так, как говорила сегодня утром Лоретта. Типа я… осколок этого мира. Мне кажется, это потому, что у меня были книги. Они правда мне очень нравятся. Я люблю их за истории и персонажей, я люблю их за стиль. Новаторский подход мне нравится не меньше, чем удачный оборот речи. Неожиданные сюжетные повороты – это, конечно, здорово, но мне милее цветистые диалоги, даже если они ни о чем. Это же все хроники, верно? Летопись былого? Если надо, можно и повзрывать все, но когда я вижу, как два человека беседуют, как один размышляет, – то эту книгу мне хочется сразу.

– Да ты книжный червь.

– Я предупреждала. Но дело не только в этом. Просто… порой я думаю о тех, кто написал книги, о художниках и их полотнах, о песенниках, обо всех, кто занимался творчеством. И как их не стало. Это печально. Зато их искусство живет. Наверное, мне потому и не было одиноко, что, читая книги, я будто бы проживала жизни героев.

Идея о том, что искусство проливает свет в темный мир, не была новой, но порой Нико задавалась вопросом: если истории обладают метафорической силой спасать, не могут ли они спасать буквально?

– А ты кое-что утаила, – сказал Леннон.

– Что?

Он кивнул на ее руку.

– Вряд ли это длинная история. Ты что-то отслеживаешь. Дни, расстояние или… еще что-то.

– У всех свои тайны.

– Спроси меня о чем хочешь.

– Почему идешь в Бостон?

Он поднял руку так, что Нико отчетливо увидела пейзаж на циферблате. Над линией городского горизонта курсивом было выведено «Бостон».

– Джин и Зейди были к нам добры. Лучше мам и пожелать было нельзя. Наш лагерь стал нам домом, хотя не должен был. Когда я рос, то слышал рассказы о Фенуэй-Парк[21], о том, как цветет весной Тропа Свободы[22], и о Бостонской гавани…

В этот момент он изменился в лице и умолк, будто мысль взяла верх над речью и сдержала ее. История с Бостоном явно была куда глубже.