показал меня Шамилю, после чего я был сброшен в эту яму, из которой не выхожу вот уже скоро два года и выйду откуда только уже трупом.

Переговоры о моем выкупе замолкли и больше уже не возобновлялись, так что я даже не знаю, были ли сделаны какие-нибудь попытки в этом направлении или нет…

Сказав это, Назимов тяжело вздохнул и замолчал.

Долгое время ни один звук не прерывал мертвой тишины. Вдруг над головами заключенных стукнула дверь люка, и ток свежего, сравнительно, конечно, воздуха пахнул на них вместе с лучом света…

Чья-то рука протянулась вниз с кувшином воды, и в то же мгновенье к ногам Спиридова шлепнулось четыре чурека. Сидевшие до того неподвижно два других заключенных вскочили и бросились поднимать их с алчностью изголодавшихся собак. Спиридов, которому не хотелось вовсе есть, беспрекословно предоставил им завладеть своей порцией. Назимов, в свою очередь, от чурека отказался и попросил только пить. Спиридов поспешил исполнить его желание. С трудом приподнявшись на локтях, больной жадно приник к краям холодного кувшина воспаленными устами и долго и медленно тянул из него, после чего, совершенно ослабев, тяжело упал на спину и закатил глаза.

Прошло два дня. С каждым часом больному становилось все хуже и хуже. Он ничего не ел и только пил, почасту и помногу. Временами он впадал в забытье и принимался бредить, но и в бреду ему представлялись одни только безотрадные картины. Он вскрикивал, стонал и начинал тоскливо метаться, колотясь затылком об землю.

Спиридов только изумлялся живучести такого вконец, казалось, истощенного организма и искренне желал страдальцу скорейшего прекращения его мучений. На третью ночь Назимов, после нескольких ча сов забытья, вдруг очнулся и, широко открыв глаза, с недоумением посмотрел вокруг. Можно было поду мать, будто он не узнает стен своей темницы. Но это продолжалось недолго, всего каких-нибудь две три минуты. Вскоре лицо его приняло обычное мрачно страдальческое выражение.

— Спиридов, где вы? — едва слышным голосом позвал умирающий.

Петр Андреевич поспешил к нему наклониться.

Назимов с минуту пристально, не мигая, глядел ему в лицо.

— Наконец-то, — тихо прошептал он, еле шевеля запекшимися, совсем черными губами, — сжалился-таки Господь Бог надо мной… умираю… Слушайте, это грешно… перед смертью надо прощать врагам, но, видит Бог, не могу… не могу простить им моей загубленной жизни, моих невыносимых страданий… Не могу… Вы счастливее меня, вы скоро выйдете отсюда, сначала из этой ямы, а потом и совсем… но поклянитесь мне отомстить за меня, поклянитесь истребить этих дикарей как бешеных собак. Если доведется вам брать аул с боя, прикажите солдатам убивать всех без разбора, и стариков, и женщин, и детей… Детей тоже, эти змееныши вырастут — будут настоящими змеями… Ну, что же, клянитесь, иначе я не могу умереть спокойно…

Спиридов с глубокой жалостью глядел в искаженное лицо умирающего, в его полные предсмертной агонии глаза, и ему захотелось хоть чем-нибудь успокоить его страдания.

— Ну, хорошо, — произнес он, — если это вас может утешить, я готов обещать вам исполнить ваше желание.

— Обещания мало. Клянитесь, — хриплым голосом простонал Назимов, — клянитесь.

— Ну, хорошо, клянусь.

— Не так. Повторяйте за мной: "Клянусь всем: землей, небом, спасением души, страхом адских мук"… Ну, повторяйте же.

Спиридов повторил.

— В том, — словно в бреду продолжал Назимов, — что, когда мне доведется вновь сразиться с татарами, не давать пощады никому из них: ни старикам, ни женщинам, ни младенцам. Повторяйте же.

Петр Андреевич, не желая раздражать умирающего, машинально повторил слово в слово продиктованную ему Назимовым своеобразную формулу клятвы.

— Ну, помните же, — угрозливо произнес тот, — в тот день, когда вы вздумаете обмануть меня, я сам явлюсь напомнить вам ваше обещание; если же вы и после этого не исполните его — вы погибли… Не забывайте.

Произнеся это, Назимов вдруг сразу и неожиданно впал в беспамятство. Он то стонал, подергиваясь всем телом, то принимался торопливо и часто бормотать какие-то бессвязные фразы…

Так продолжалось более часу… Голос его становился все глуше и глуше и наконец перешел в хрипение. Начиналась агония.

Спиридов, будучи не в силах отвести глаз, глядел в лицо умирающего тупым, бессмысленным взглядом… Вдруг он заметил, как оно сразу вытянулось, словно тень поползла по нему, рот раскрылся, как бы желая захватить побольше воздуха, и так в этом движении и застыл… Легкая конвульсия мелкой дрожью пробежала от головы до ступней, умирающий потянулся всем телом и замер… Жизнь наконец покинула страдальца.

Всю ночь пролежал мертвец в подземелье, и толь ко утром, когда сторож поднял двери люка, сидевший со Спиридовым и армянином татарин крикнул, чтобы убрали труп.

Через несколько минут два каната, словно две извивающиеся змеи, сползли в подземелье. Заключенные поспешили увязать труп, и он, медленно покачиваясь, пополз наверх и исчез в слабо освещенном четвероугольнике люка.

Спустя некоторое время канат снова опустился, и в отверстии показалось лицо одного из сторожей. Он что-то торопливо и повелительно крикнул, после чего молодой лезгин с радостным восклицанием и ликующим лицом обвязал конец каната себе под мышки. Его подняли, и дверь снова захлопнулась.

— Счастливый, — с завистью произнес армянин, — родные выкупили его, и теперь он свободен идти куда хочет.

— А разве ему не угрожает "канлы"? — спросил Спиридов.

— Нет. Раз родные убитого согласились на денежный выкуп, "канлы" никакого быть не может.

— В каких же случаях у татар убийство выкупается деньгами, а не кровью? — полюбопытствовал Спиридов.

— А это тогда, когда убитый — человек не особенно значительный. Какой-нибудь младший член семьи или женщина. Деньгами выкупается кровь еще и в тех случаях, когда в родне убитого нет желающего и способного принять на себя обязанность мстителя. Чаще же всего денежный выкуп берется, если убийца из богатого и знатного рода, а убитый из бедного и не знаменитого.

"Выходит, стало быть, — мелькнуло в уме Спиридова, — что даже и у дикарей в применении их самых священных, основных адатов богатство и знатность имеют на своей стороне большие преимущества и выгоды…"

После смерти Назимова и освобождения молодого лезгина прошло еще несколько дней, но сколько именно, Спиридов, скоро потерявший правильный счет дням, не мог сказать.

Наконец, в одно прекрасное утро в мрачном подземелье снова заколыхался канат, и знакомый Спиридов у голос Агамал-бека грубо крикнул:

— Эй, ты, христианская собака, обвяжи конец вокруг своего поганого тела, тебя сейчас вытащат.

Спиридов поспешил исполнить приказание.

— Агамалов, — крикнул плачущим голосом купец-армянин, — когда же ты прикажешь вытащить и меня?

— Когда твоя жена пришлет весь выкуп до копейки, не раньше, — грубо ответил Агамал-бек.

— Но