Шрифт:
Закладка:
Он хлопнул кулачищами по столу и слегка отшагнул назад, хрустя позвонками. На лице комсомольца светилась довольная улыбка. Нет, все-таки мое изначальное мнение o нем было верным. Парень точно не глупый, но излишне самоуверенный и эмоциональный. А главное, что упертый. Это его и подставит рано или поздно.
— Вопросы? — я обратился к аудитории.
— Позвольте мне, — отец Варсонофий явно проделал какую-то внутреннюю работу над собой и сейчас просто лучился спокойствием. Хороший ход. — Вы говорите, уважаемый оппонент, что религия нынче без надобности. Мол, светлое будущее уже сейчас… Но ведь советы пришли к власти почти семьдесят лет назад. И где оно, светлое будущее? Когда оно наступит?
— Я же не гадалка, — довольно ухмыльнулся Жеребкин. — Не Нострадамус, не бабушка Ванга. Откуда мне знать, когда в нашей стране наступит настоящий коммунизм? Но я знаю точно, что он обязательно наступит, если каждый человек в СССР начнет c себя. Будет следовать заветам Ленина, строить светлое будущее. В конце концов, торжество коммунизма — это общее дело.
— Так как же бороться c теми, кто хочет выехать в рай на чужом горбу? — хитро прищурился священник. — С теми, кто не хочет строить, a хочет всего лишь присутствовать при победе, чтобы и его запомнили? Что делать c приспособленцами?
— На это есть компетентные органы, — отмахнулся комсомолец. — Кроме того, паршивых овец хватает в любом стаде…
— Но, позвольте, — неожиданно вступил в дискуссию директор Сеславинский. — Вы же сами недавно говорили, что советский человек свободен. Что он не раб. И тут же приводите сравнение c овечьим стадом. Как вы объясните это противоречие?
— Это фигуральное выражение, — огрызнулся Жеребкин, судя по тону, осознав, что сплоховал.
— Но фигуры речи не используются невпопад, — улыбнулся Константин Филиппович. — Овцы… Пастырь. Все это — христианские образы. Вам не кажется, что большевики просто украли идею у церкви? Вера в бога утешает человека, и вся его земная жизнь — это служение, чтобы обрести жизнь вечную. А что предлагают большевики? То же служение, только искусственно созданным божествам вроде Маркса, Энгельса и Ульянова. И вместо жизни вечной — светлое будущее. Оно ведь тоже для большинства ныне живущих наступит лишь после смерти. И если увидят его хотя бы наши дети, a не внуки… это уже хорошо.
— Коммунизм — это не нытье, — запальчиво возразил Жеребкин. — Это сила. Это единение. Коммунист не подставит вторую щеку, он ударит в ответ. За семью, за Родину, за то же самое светлое будущее. И я повторю: от наших усилий зависит то, как быстро оно наступит. Здесь, на Земле. У меня все.
«Раунд», — подумал я, вспомнив одно популярное шоу из прошлой жизни.
— У кого еще есть вопросы? — я обвел глазами остальных.
— Я бы хотел задать свой вопрос товарищу Жеребкину, — поднял руку Якименко. — Если вы признаете ошибки по уничтожению культурного наследия в случае разрушенных храмов, как вы прокомментируете склады в уцелевших церквях? Что вы думаете o шахматных клубах и даже танцах в соборах? А сыроваренные цеха? Вы же понимаете, я надеюсь, что памятники истории так не используются?
— Много вопросов, — остановил его Котенок. — Вы буквально завалили комсомольца, товарищ краевед…
— Хорошо, — тут же кивнул Якименко. — Я переформулирую. Разве в светлом будущем не место памяти o прошлом?
— Помнить нужно хорошее, — ответил Жеребкин. — А неудачный опыт — зачем он нужен? Религия оказалась несостоятельной, и в новой эпохе не понадобятся места поклонения.
— Их просто заменят новые, — фыркнул отец Варсонофий.
— Стоп! — я повысил голос. — Вам вторая желтая карточка, товарищ священник. Следующий шаг — удаление.
— Извините, — пробормотал Варсонофий.
— Теперь итоги, — я взял слово. — У кого какие впечатления? Кто хочет высказаться, поднимаем руки!..
— Мне понравилось, — отозвалась Аэлита Ивановна.
— Что именно? — уточнил я, склонив голову набок. — И про кого вы сейчас? Про товарища Голянтова или про товарища Жеребкина?
— Они мне оба понравились, — активистка заерзала на стуле. — С чувством, c толком, c расстановкой. Очень живенько…
— А мне показалось, что оба оратора чересчур эмоциональны, — поднял руку Якименко. — И одному, и второму не хватило чувства такта. Как, знаете, в академической дискуссии…
— На мой взгляд, обоим не хватило последовательности, — Зоя Шабанова, все это время молча слушавшая спор между священником и комсомольцем, вступила в дискуссию. — Перескакивали c темы на тему, пытались поддеть друг друга. Перебивали. И, — она внимательно посмотрела на Варсонофия, потом на Жеребкина, — оба слишком переборщили c вопросами в качестве контраргументов.
— Ага, — подтвердил Сало. — Один рассказывает и, такое ощущение, хочет эстафетную палочку сопернику передать. На вот, мол, держи и вместо меня отдувайся. Какая же это дискуссия? Это перепалка, на мой взгляд.
— Отлично, — кивнул я. — Согласен co всеми доводами. От себя скажу, что на следующую встречу, когда будет второй раунд, вам нужно будет учесть все собственные недоработки. А сейчас… Если у моего коллеги Алексея нет замечаний, предлагаю проголосовать за право печататься в газете.
— У меня замечание одно, — привычно осклабился Котенок. — Недостаточно структурированные выступления. Говорильня сплошная. Плохо. Разбейте в следующий раз на тезисы, выделите почетче главную мысль, каждый свою. Ну и, — он ухмыльнулся, — поменьше лирики.
Я c интересом посмотрел на него. Это ведь тот человек, который сам любит c пафосом зацепить прохожих громкими фразами. А теперь вдруг к академичности призывает. Кажется, в нем просыпается журналист, который вот-вот раскопает забытый талант. Не «желтушника», когда
