Одинцов раскрыл последнюю страницу.

— «Хвеко-хвеля Хвео-хведин-хвецов…» — медленно прочитал он в конце.

— Мы должны закончить этот дневник и подарить его школе, чтобы все ребята узнали, какими героями были дед Михайла, Матвеич, Николай Григорьевич! —горячо сказал Васёк.

— Мы положим этот дневник в пионерской комнате, чтобы все пионеры могли прочитать про Марину Ивановну, про нашу Валю, про всех… — заглядывая в тетрадь, предложила Лида.

— Конечно! Одинцов, поручаем тебе дописать этот дневник до конца! — торжественно обратился к товарищу Васёк. — Сможешь?

— Смогу, конечно! Я всё помню. А в случае чего, и вы поможете. Я сейчас же начну писать! — охотно согласился Коля Одинцов.

Польщённый доверием товарищей, он осторожно свернул в трубку тетрадь и спрятал её за пазуху.

— Подожди прятать. Может, почитаем сейчас? Интересно ведь, как всё было! — вопросительно глядя на ребят, сказал Петя Русаков.

Но Васёк покачал головой:

— Не время сейчас. Давайте переписывать расписание… Кстати, Коля, пока ты будешь писать дневник, не ходи в госпиталь.

Одинцов запечалился:

— Мне очень Васю повидать хочется. Я только один раз схожу, ладно?

Глава 33

В ТОТ ЖЕ ВЕЧЕР

Когда ребята ушли, в комнату тихонько вошла тётя Дуня, поставила перед Васьком чай. Васёк заметил, что чашка с блюдцем дребезжала в её руке. «Устала…» — подумал он и тихо сказал:

— Посиди со мной, тётя. Я быстро перепишу.

— А что это? — поинтересовалась тётя Дуня.

Васёк кратенько рассказал ей про свои дела: про учёбу, про ремонт. Всё это тётя Дуня, слышала не раз, но всегда принимала близко к сердцу.

— Директор сегодня уже в учительской стол себе поставил, а Иван Васильевич скоро из госпиталя в новую школу переедет. У него здесь точь-в-точь такая же комнатка около раздевалки. Он в ней и ночует сейчас — боится, как бы кто материал не унёс.

— Ну, это уж напрасно! — возмутилась тётя Дуня. — Кто ж это из школы материал унесёт! Да таких злодеев-то во всём городе не найдётся. Экий подозрительный старик стал!

— Да нет, может и не оттого он ночует, а просто хочется ему сторожить… ну, по своей специальности работать, что ли.

— По специальности — это другое дело. А на людей клеветать нечего. Школой все дорожат. Постоянно народ около неё толчётся… Я тоже вчера проходила мимо. Заглянула во двор. Дом-то какой красавец будет! А уж школьников, мальчишек да девчонок во дворе — не сосчитать! И тебя видела; только уж окликать не стала.

Она отхлебнула из своей чашки чай, осторожно прикусила кусочек сахару, потом закашлялась, вынула носовой платок и вытерла кончиком глаза:

— Помню, когда уезжал твой отец… Пришёл в шинели, сел вот тут рядом, обнял меня. А я плачу. «Что ж, — говорю, — Паша, голубчик, Ваську́ от тебя передать? Может, хочешь что-нибудь на прощанье сказать?» А он так покачал головой и говорит: «Не надо, сестрёночка. Он всё знает, что я могу сказать». — «Да откуда же, Паша, ему знать?» Улыбнулся он мне и опять своё: «Знает, сестрёночка! Хороший сын всегда знает, что скажет в том или ином случае отец». — Тётя Дуня облокотилась на ладонь и тихонько спросила: — А ты и вправду знаешь ли?

— Знаю, я всегда знаю! — радостно улыбнулся Васёк. — Вот и сейчас знаю… Он подмигнул бы мне одним глазом на тебя и сказал: «Что-то у нашей тёти Дуни глаза нынче на мокром месте… А ну-ка, Рыжик, подойди к ней поласковее…» — Васёк встал и, обняв тётку, прижался щекой к её щеке. — Ничего, — сказал он, — проживём как-нибудь…

— Не хватает моих сил… — прижимая к себе его голову, прошептала тётя Дуня. — Писем-то нет у нас… письма-то куда же подевались?

— Ничего, ничего, придут письма. Ведь бывает — задерживаются в пути. Ты не плачь только, всё будет хорошо! — с горьким спокойствием уговаривал тётку Васёк.

В эту минуту ему казалось, что отец слышит его и одобрительно кивает ему головой: «Не давай, не давай ей плакать, Рыжик… Старая она, больная. Кто её, кроме тебя, пожалеет…»

— Давай, тётя, поглядим по карте, где бои идут.

Васёк принёс карту, разложил на столе, вынул из коробочки красные флажки:

— Вот, гляди, где наши теперь находятся!

Тётя Дуня полезла в карман за очками. Слёзы её высохли, и, расставляя вместе с Васьком красные флажки, она сурово сказала:

— Ничего, придёт наше время! Мы их до самого Берлина гнать будем!

— Тебе бы на фронт, тётя Дуня! — пошутил Васёк.

Спать легли поздно. Ночью Ваську снился отец. Снилось, что где-то в открытом поле сквозь дым и огонь мчится санитарный поезд. Мимо Васька в паровозной будке промелькнуло бледное, напряжённое лицо отца, голубые серьёзные глаза, знакомые, опущенные книзу усы. Васёк бросился вслед поезду, но из дымной тучи налетел вражеский бомбардировщик, и тяжёлый снаряд ударил в бок паровоза. Васёк закричал, забился и, сонный, ещё долго рвался из чьих-то тёплых рук… Потом открыл глаза и увидел встревоженную тётю Дуню.

— Проснись, проснись, Васёк, голубчик… — удерживая его, ласково шептала она.

Васёк зарылся с головой в подушку.

— Писем, писем нет, тётя Дуня… — простонал он.

— Ничего, ничего, придут письма… ведь бывает — задерживаются в пути, — уговаривала его тётя Дуня.

Глава 34

АНДРЕЙКА

Утром Васёк долго думал о своём сне. Тоска, как огромный камень, навалилась на его сердце. Близкий, родной человек — тётя Дуня, но без отца родительский дом кажется пустым и неприютным.

«Сегодня пойду в депо», — думает Васёк.

В депо всё напоминает мальчику отца. Там идёт своя жизнь, и рабочие ходят в таких же, пропитанных маслом и паровозной гарью, куртках, в какой ходил отец; там в светлой мастерской и сейчас висит среди стахановцев портрет, а под ним большими печатными буквами стоит подпись:

«Коммунист, стахановец Павел Васильевич Трубачёв».

Васёк выходит из дома и жадно смотрит в ту сторону, где за улицами и переулками чуть виднеется высокая крыша вокзала, а за ней вдоль железнодорожной линии — длинное серое здание депо. Васёк в нерешительности стоит у ворот.

В девять часов он должен быть на пустыре, где уже