— В следующем лунном круге будет праздник, — сказала Леу. — Танец золотых листьев, любимый праздник госпожи. В этот день Диан особенно ласков с ней, ни в чем ей не отказывает. Наверное, тогда госпожа и расскажет ему о тебе. Ладно, ты хотел, чтобы я научила тебя языку фаэйри, так? Тогда слушай…

Мартин запомнил ту ночь еще и потому, что вернувшись назад в монастырь попался. Тихо и незаметно, как ему казалось, взобрался на стену, оттуда на дерево и на несколько мгновений затаился в кроне, прислушиваясь и всматриваясь в мрак, окутывающий двор монастыря. Все было тихо, только вдали лениво перебрехивались деревенские собаки; совсем рядом чернел силуэт дорматория, окна келий темные, нигде ни огонька. Он удовлетворенно кивнул. Ну конечно, перед рассветом спится слаще всего. Братья сейчас смотрят седьмой сон. Если Мартин все рассчитал правильно, у него в запасе были еще несколько часов до побудки.

Он осторожно скользнул вниз по стволу, повис на ветке и, стараясь не шуметь, спрыгнул на землю, по щиколотки утонув в мокрой от росы траве. Довольно улыбнулся, поправил висящую через плечо сумку, сделал было шаг в сторону дорматория, и замер на месте, впившись глазами в чью-то фигуру, которая неторопливо направлялась к нему через двор. Лица было не разглядеть из-за надвинутого капюшона, и Мартин, спохватившись, набросил свой и метнулся было в тень. Может, повезет, и его не узнали. Или даже не успели заметить. Небо грозовое, и кто это шляется по монастырю в такой час!

— И не думай даже, — догнал его спокойный, будто даже скучающий голос.

Келарь. Точно он. Неповоротливый и толстый, быстро бегать наверняка не умеет. Вдруг все-таки обойдется? Оторваться, спрятаться где-нибудь, потом постараться незаметно вернуться в келью, и тогда никто ничего…

— Мартин, — чуть повысил голос келарь. — А ну иди сюда. Дел у меня больше нет, кроме как за тобой гоняться.

Он застыл в нерешительности.

— Да узнал я тебя, узнал. Раньше нужно было под капюшоном прятаться. Сюда иди, кому говорю.

Мартин почувствовал, как на лбу выступает холодная испарина. Попался. Он тяжело вздохнул и шагнул навстречу келарю.

— Брат Олиф, я… понимаешь, я… я не мог заснуть и решил вот…

— Врешь, — все также невозмутимо сказал келарь. — Это я в свои пятьдесят три заснуть не могу, поэтому и слоняюсь тут, как душа неприкаянная. Суставы крутит, света белого не вижу. А ты… знаю я, почему ты посреди ночи по деревьям скачешь. Все знаю. Сумку давай.

— Ч-что?

— Сумку покажи, говорю.

Не дожидаясь, пока Мартин выполнит приказ, он стащил сумку с его плеча и запустил внутрь руку, не переставая бормотать «все я знаю, все».

— Брат Олиф…

— Как ее звать?

Внутри у него похолодело.

— Кого..? — еле сумел выдавить Мартин. Келарь поднял на него укоризненный взгляд.

— Девчонку, с которой ты в лес бегал. Что глаза вылупил? Думаешь, я вчера родился? Все вы одинаковы, молодежь. Наплюют на устав, на обеты, и с деревенскими девками в лесу непотребства творят.

От неожиданности он даже поперхнулся и закашлялся, но келарь, не обратив на Мартина внимание, продолжал ворчать:

— И хуже того, каждый раз нужно стащить что-то из кухни для своих краль, будто они там в Веречье от голода пухнут… Признавайся, что из кухни вынес?

И снова не дожидаясь ответа, он сунул нос в сумку Мартина. Потом перевернул ее и принялся трясти. На траву посыпались листы пергамента, упала деревянная фляга и кусок хлеба, который Мартин приберег с ужина, но так и не успел съесть.

— Ага! — воскликнул келарь. — Ну ни стыда, ни совести! Я-то думал, ну, может, пирог какой-нибудь стащил, или мяса кусок, а оно — вот оно что!

Он торжествующе потряс флягой, откупорил ее и поднес к носу.

— Вино украл, а? Ну ты и… — келарь осекся, на его лице появилось недоумение. Он подозрительно взглянул на Мартина, сделал большой глоток. — Это что, вода?

— Вода, брат Олиф, — кивнул тот. Келарь снова бросил на мальчика косой взгляд.

— Что-то не нравится мне это все, — проговорил он. — Ты смотри у меня, я пойду и лично всю кухню проверю. Если что-то пропало…

Продолжая бормотать, келарь исчез в темноте, а Мартин так и остался стоять посреди двора, не зная, смеяться ему или хвататься за голову.

В ту ночь он так и не смог заснуть, прикидывал, что будет, если келарь сообщил настоятелю о произошедшем. Совсем недавно он проштрафился, забравшись в библиотеку, а сейчас еще и это…

Утром, еще до молитвы, настоятель обратился к собравшимся в зале Тысячи Звезд. Он не стал, как обычно, предлагать им покаяться перед всеми в допущенных за прошедший день проступках, а, огорченно хмурясь, попросил братьев вознести общую молитву и молиться усерднее обычного, потому что, как стало ему известно…

«Олиф все-таки рассказал ему,» — успел подумать Мартин. — «И даже не дали мне возможности самому сознаться. Хотя, может, так и лучше. Эх…»

— Вчера вечером я получил письмо из монастыря наших братьев у северной границы, — сказал настоятель. — Его Величество Карл приказал двинуть войска на Убру. Весть шла почти седьмину, так что думаю, кровь уже успела пролиться. Мы должны молиться о скорейшем наступлении мира и о душах погибших.

Уже потом, по окончании утренней трапезы, Мартин нашел келаря и поблагодарил его. Тот пожал плечами.

— А зачем я стану отца настоятеля зря огорчать? Из кухни не пропало ничего. А что ты по ночам шляешься… — келарь усмехнулся и, как показалось Мартину, даже подмигнул — Может, ты цветочки в лесу собираешь. Я же тебя за руку не ловил. Все, не мешай. И так дел невпроворот…

Мартину повезло, и везение не отворачивалось от него весь следующий месяц. Ему удавалось незаметно ускользать из монастыря и так же возвращаться, больше ни разу не попавшись никому на глаза. Правда, постепенно стал сказываться недостаток сна. Он осунулся, под глазами появились круги, и дошло до того, что Бирн отправил Мартина к травщику, решив, что тот заболел. Пришлось нехотя сообщить Леу, что он пропустит несколько их встреч, чтобы выспаться и прийти в норму.

— Понимаю, — кивнула та. — Я и забыла, что тебе приходится вставать рано утром. Меня-то теперь госпожа раньше полудня к себе не зовет. Тебе, правда, нужно отдохнуть.

Мартин и сам понимал это, но ему было жаль прекращать вылазки в лес, пускай даже на пару дней. Язык фаэйри оказался сложным, сложнее даже убрийского, но именно поэтому Мартин