А самое главное — чисто внешний характер доводов. Сократ, рационалист до мозга костей, и с сыном беседует так, как будто это его сотоварищ по занятиям философией. Апеллирует исключительно к здравому смыслу, а нужно бы — к чувствам. Обратим внимание еще на то, что, согласно процитированному здесь сократовскому разъяснению, любить и почитать мать нужно, в общем-то, не как самоцель, а как средство достижения каких-то иных целей.

В частности, кто не чтит родителей, тот может потерять друзей. Отсюда подспудно прочитывается, что в иерархии ценностей, признаваемой Сократом, друзья стоят на более высоком месте, чем родные.

Одним словом, живой любви к семье философ не испытывал. Скорее можно сказать, что он ее терпел. Но характерно, что все-таки терпел — притом что терпеть его в общем-то никто насильно не заставлял. В случае чего, процедура развода в Афинах классического периода{95} была для мужчины предельно простой. Если он хотел расстаться с женой, не требовалось приводить какие-либо мотивы и никаких бракоразводных процессов не проводилось. Муж просто отсылал женщину обратно в ту семью, из которой ее взял (к родителям или, если их уже не было в живых, к другим ближайшим родственникам), и возвращал с ней приданое, которое она принесла в дом.

Ясно, что не из-за приданого бессребреник Сократ держался за свою брачную жизнь. Да и какое уж там было приданое? Ясно, что очень незначительное. Дело в другом: для «босоногого мудреца» общественные, гражданственные нормы и ценности имели значение. Он часто выступал как нонконформист, но никогда, в отличие от Диогена, не был нигилистом (вот и прозвучало это слово, которое, признаться, давно уже просилось нам «на кончик пера»). А эти нормы и ценности не поощряли одинокую жизнь. Наличие семьи для гражданина признавалось одним из важнейших элементов нормального существования. На безбрачных, на убежденных холостяков, как говорится, смотрели косо. Для Диогена же, как нам давно уже должно быть понятно, все это не более чем условности и «дым».

Обитатель пифоса, естественно, отрицал гражданскую добродетель как таковую. Сократ же не только ее признавал{96}, но и демонстрировал это на деле. Гражданином, что и говорить, он был в высшей степени достойным, неукоснительно исполнявшим все, что государство требовало от членов гражданского коллектива.

Одной из важнейших среди таких обязанностей была воинская служба. Ведь армии древнегреческих полисов представляли собой ополчения граждан. Как раз при жизни Сократа шла Пелопоннесская война, и в афинское ополчение приходилось призывать не только молодежь, как бывало в более спокойной обстановке, но и людей старшего возраста. Неоднократно подпадал под призыв и Сократ, которому в первый период войны было между 40 и 50 годами. Служил он в рядах гоплитов (тяжеловооруженных пехотинцев) и несколько раз в их числе участвовал в походах и битвах. В источниках в связи с биографией Сократа упоминаются три кампании. «…Он участвовал в походе под Амфиполь, а в битве при Делии спас жизнь Ксенофонту, подхватив его, когда тот упал с коня. Среди повального бегства афинян он отступал, не смешиваясь с ними, и спокойно оборачивался, готовый отразить любое нападение. Воевал он и при Потидее (поход был морской, потому что пеший путь закрыла война); это там, говорят, он простоял, не шевельнувшись, целую ночь, и это там он получил награду за доблесть, но уступил ее Алкивиаду» (Диоген Лаэртский. II. 22–23).

Эти данные Диогена Лаэртского — автора позднего, из числа тех, которых порой подозревают в недостоверности, — вполне совпадают с упоминанием более кратким, но зато содержащимся в таком надежном источнике, как защитительная речь Сократа на суде в пересказе Платона: «Я оставался в строю, как и всякий другой, и подвергался опасности умереть тогда, когда меня ставили начальники, вами выбранные для начальства надо мною, — под Потидеей, Амфиполем и Делием» (Платон. Апология Сократа. 28е).

Каким воином был Сократ? Вот что говорит об этом у того же Платона один из самых близких к философу людей — молодой аристократ Алкивиад: «А хотите знать, каков он в бою? Тут тоже нужно отдать ему должное. В той битве, за которую меня наградили военачальники, спас меня не кто иной, как Сократ: не захотев бросить меня, раненого, он вынес с поля боя и мое оружие, и меня самого. Я и тогда, Сократ, требовал от военачальников, чтобы они присудили награду тебе, — тут ты не можешь ни упрекнуть меня, ни сказать, что я лгу, — но они, считаясь с моим высоким положением, хотели присудить ее мне, а ты сам еще сильней, чем они, ратовал за то, чтобы наградили меня, а не тебя» (Платон. Пир. 220de).

О том же эпизоде повествует и Плутарх, причем даже подробнее, чем Платон: «Еще подростком он (Алкивиад. — И. С.) участвовал в походе на Потидею, и его соседом в палатке и в строю был Сократ. В одной жаркой схватке оба сражались с отменным мужеством, но Алкивиад был ранен, и тогда Сократ прикрыл его своим телом, отразил нападавших и таким образом спас от врагов и самого Алкивиада и его оружие. Это было вполне очевидно для каждого, и Сократу по всей справедливости причиталась награда за храбрость. Но оказалось, что военачальники, из уважения к знатному роду Алкивиада, хотят присудить почетный дар ему, и Сократ, который всегда старался умножить в юноше жажду доброй славы, первым высказался в его пользу, предложив наградить его венком и полным доспехом» (Плутарх. Алкивиад. 7).

Сократ и в других ситуациях проявлял мужество высшей пробы. Подтверждает это Лахет — выдающийся полководец, сражавшийся бок о бок с Сократом и имевший возможность оценить его поведение{97}: «…Он делает честь не только своему отцу, но и своей родине. Во время бегства из-под Делия он отступал вместе со мною, и говорю тебе: если бы другие держались так, как он, наш город тогда бы устоял и не пал столь бесславно» (Платон. Лахет. 180е слл.).

Подтверждает это и вышеупомянутый Алкивиад: «Особенно же стоило посмотреть на Сократа, друзья, когда наше войско, обратившись в бегство, отступало от Делия. Я был тогда в коннице, а он в тяжелой пехоте. Он уходил вместе с Лахетом, когда наши уже разбрелись. И вот я встречаю обоих и, едва их завидев, призываю их не падать духом и говорю, что не брошу их. Вот тут-то Сократ и показал мне себя с еще лучшей стороны, чем в Потидее, — сам я был в меньшей опасности, потому что ехал верхом. Насколько, прежде всего, было у него больше самообладания,