таинственными знаками и фигурами, в левой — две стрелы, обращенные острием вверх, к каждому острию привязан небольшой колокольчик. Наряд шамана не представляет ничего особенного: обыкновенно на этот случай он наряжается в платье прибегнувшего к его помощи. Заклинание начинается тем, что шаман затягивает торжественную песнь, могущественными словами которой призывает духов. Во все время пения шаман слегка ударяет волшебной палочкой по древкам стрел, и колокольчики звенят в такт. Присутствующие слушают с глубоким благоговением пение восторженного духовидца. Как скоро духи начинают появляться, шаман встает и принимается плясать, пляска его сопровождается весьма трудными и искусными телодвижениями. При этом он безостановочно продолжает петь и звенеть колокольчиками. Содержание песни — разговор с духами, и поется то с большим, то с меньшим одушевлением[103]. Возрастает одушевление — в пении принимают участие и присутствующие, повторяя слова шамана; понижается — они сидят безмолвными слушателями[104]. Добыв всеми этими проделками нужные сведения, шаман объявляет волю богов вопрошавшему. При вопросах о будущем он бросает перед любопытствующими свою волшебную палочку, и если она ляжет стороной, на которой находятся знаки вниз, то это обозначает близкое несчастие, в противном же случае все будет по желанию.

Как в Тобольской и Архангельской, так и в Томской губернии шаманы знают несколько фокусов, которыми ослепляют легковерную толпу и приобретают ее доверие.

В Томской губернии обыкновеннейшая их проделка, изумляющая не только самоедов, но и русских, состоит в следующем. Шаман садится на разложенную на середине пола сухую оленью шкуру, велит присутствующим связать ему руки и ноги, закрыть ставни и затем принимается вызывать подвластных ему духов. И вот в темной юрте вдруг начинается непостижимая чертовщина. В разных частях ее и даже вне ее слышатся голоса, по сухой коже скребут и барабанят в такт, медведи ворчат, змеи шипят, белки скачут. Наконец шум прекращается, и слушатели с нетерпением ожидают, чем все это кончится. Несколько мгновений проходят в этом ожидании, и что же? Дверь юрты отворяется, и шаман входит со двора, не связанный ни по рукам, ни по ногам. И все уверены, что в юрте барабанили, голосили, ворчали и шипели лохеты и что они же развязали шамана и вывели его из юрты тайными путями[105]. Впрочем, эта проделка действительно гораздо искуснее обычной грубой проделки северных шаманов, состоящей в том, что они позволяют выстреливать в их голову пулей, причем иногда платятся и жизнью.

Кроме чародейственного богослужения, томские самоеды сохранили еще и другие остатки старины, между которыми наиболее заслуживают упоминовения их богатырские песни[106]. Этого рода песни есть и у северных самоедов, и у остяков, даже финская «Калевала» — не что иное, как прекрасное развитие зародыша, существующего в самоедской песне. Богатыри в «Калевале» идут обыкновенно на битвы для того, чтобы снискать сердце и руку девицы; то же самое всего чаще встречается и в самоедских песнях. Но если спросить самоедского певца, каким же образом женщина, так глубоко презираемая ими, становится у него целью благородного предприятия, он ответит вам так: «Со времен еще отцов наших ведется у нас обычай не брать никогда жен из своего собственного племени, а из другого, чуждого, не родственного. Прежде же различные племена жили во вражде между собой, а потому часто бывало очень трудно достать себе жену путем мирным. По крайней мере, это было невозможно без платы за невесту, а плата была необыкновенно высока, потому что от обычного прежде многоженства незамужних женщин было очень мало. Вот чтоб избежать этой траты, наши сильные и брали себе жен силою». В «Калевале» же, напротив, говорится положительно, что богатырей заставляет искать битв и приключений красота дев. Никто из них и не думает отделываться от платы за невесту. Таким образом, финская поэзия чище, благороднее самоедской, хотя и вероятно, что все рунические циклы «Калевалы», описывающие странствования Вайнемойнена, Ильмаринена и Лемминкейнена в Похйолу по невесту, произошли из того же самого не так чистого источника, из которого вытекли и любовные песни самоедов. Замечательно по крайней мере то, что и в «Калевале» дева принадлежит к чужому, враждебному племени, и что ее нельзя добыть без дорогого выкупа (сампо). Кроме того, и во многом другом, не так важном, беспрестанно встречается сходство между финскими и самоедскими песнями[107]. Что же касается до упомянутого главного отличительного характера самоедской песни, он будет яснее из рассказа содержания двух следующих богатырских песен, из коих первая записана в Томской, другая — в Тобольской губернии.

I

При устье реки родился богатырь. Еще лежит он в колыбели, а уже думает, что пора подумать о невесте. И вылезает он из колыбели, и садится на железный пол. Помня о родине, решает он посоветоваться насчет этого с отцом. Отец же жил в другом отдаленном месте[108], и путь к нему был нелегок, потому что шел под землей. Между тем как богатырь сидит и раздумывает о трудностях пути, железный пол растворяется сам собой. Богатырь смело спускается в отверстие, идет семь дней подземной дорогой и наконец добирается до отцовского жилища. Прибывши, он обращается к отцу такими словами: «Ты объездил целый мир, не нашел ли ты для меня жены?». Отец отвечает, что не нашел, и советует самому поискать себе жену. Богатырь довольствуется этим и хочет отправиться в горный замок и добыть себе руку царской дочери. Отец одобряет это решение, и богатырь возвращается в свое жилище. Возвратившись домой, он тотчас же вооружается мечом и луком, садится на орла и несется по воздуху. Пролетев семь дней по направлению к югу, орел садится на дерево невдалеке от горного замка. Богатырь сидит и посматривает с дерева. Видит он, у берега расположились три богатыря, приплывшие из стран чуждых, и в некотором отдалении от них еще семь других богатырей. А в замке пируют. Просидев семь дней на дереве, богатырь обращается в соболя и сползает в этом виде на землю. Затем, приняв опять свой собственный вид, он пробирается в царское жилище и прячется за печь. Царь заметил его, но не показывает этого. И между тем как богатырь лежит за печью, царь и его семь сыновей сидят вокруг стола и пьют. И пьют они целые семь дней, а в седьмой день царь встает и спрашивает у своих сыновей: кто бы такой был человек, прокравшийся в комнату и спрятавшийся за печь? Тогда встали и сыновья, подошли к неведомому богатырю, и двое, взяв его за обе руки, начали поднимать