Лора. Ночь накануне. Пятница, 1.00 ночи.

Бренстон, Коннектикут

Джонатан уплетает пиццу. Он ест ее, стоя за кухонным столом, не заботясь ни о тарелке, ни о салфетках. В глубине холодильника он нашел пиво и разлил на двоих. Мне — в стакан, ему — оставшееся в бутылке.

Он ест и пьет с таким видом, будто его не волнует ничто на свете, кроме голода. Он даже постанывает от удовольствия.

— Боже, как вкусно, — восторгается едок. — Как насчет мучного на ночь?

Обхожу столик и встаю рядом с Джонатаном, чтобы составить ему компанию, хотя не могу проглотить ни крошки — я только что осушила чашу тревоги и сыта по горло.

— Прости, — выдавливаю я.

Он косится на меня и пожимает плечами.

— Не беспокойся за нее. Думаю, что остатки доем завтра.

— Я не про пиццу, а по поводу всего остального, — сказав это, я думаю обо «всем остальном», и по моей коже бегут мурашки.

«Все остальное» подразумевает: (а) дурацкое поведение в машине и пробежку по парку, (б) раскрытие своего мрачного запутанного прошлого, (в) соблазнение Джонатана, (г) откалывание номеров на его кухне, и (д) обвинение любовника в многочисленных преступлениях, к которым он не причастен.

Он смотрит на меня со своей скошенной на бок улыбкой, и я не могу устоять перед его очарованием. Рубашка свободно висит на нем, рукава закатаны, пара верхних пуговиц расстегнуты. Густые волосы взъерошены — я пальцами зарывалась в его шевелюру. И я снова хочу это повторить, гладить его волосы, касаться груди, спины, лица. Мое судно долго кружило в водовороте, пока выводы приходили и исчезали, заставляя его резко менять курс. Качка истощила меня, наградив морской болезнью. Мне хочется упасть в объятия Джонатана и высказать все накопившиеся тревоги, пока меня не одолеет крепкий сон. И наконец-то мой разум сможет отдохнуть.

— Мне вроде бы понравилось «все остальное», — заявляет он в перерывах между чавканьем. — Что-то больше, что-то меньше, но так уж устроена жизнь, верно?

Мне трудно поверить в его доброту, но я это делаю. Позволяю себе попробовать наживку и заглатываю ее, потому что я больше не буду повторять прошлое. Никогда. И еще потому, что не вынесу очередного поворота.

— Наверное, я слишком рано решилась на свидание, — говорю я. Теперь команда в авральном режиме устраняет повреждения судна. Если бы Джонатан вскрыл мою голову и увидел, что творится внутри, то поспешил бы вытолкнуть меня за дверь и закрыться на все засовы.

— После тяжелого расставания? — уточняет он.

Я киваю, но тут же качаю головой:

— Дело не только в нем. Летом я кое-что узнала. О себе и собственном детстве. И в этих вещах я до сих пор пытаюсь разобраться.

Гурман кидает в коробку корку и выбирает новый аппетитный кусок.

— Что ж, раз с формальной точки зрения у нас уже второе свидание, давай послушаю. Целиком, — великодушничает он. — Расскажи мне, что же такого ты узнала летом, что до сих пор не можешь разобраться.

Я прислоняюсь к столешнице, твердо стоя босыми ногами на холодном линолеуме.

— Эта история касается моего отца. Ну и матери тоже.

— Ты рассказывала, что отец обманул всех и потом ушел из семьи ради другой женщины. Ты не виделась с ним шестнадцать лет, так ведь?

— Предполагалось, что мы будем ездить на выходные. До Бостона, дважды в месяц. Роузи ездила, пока ей не исполнилось семнадцать, но я сразу же отказалась. Я видела, что обрадовала этим маму, а Дик палец о палец не ударил, чтобы переубедить меня. По крайней мере, мне так и сказали. Твой отец говорит, что ты можешь приезжать, если хочешь, хотя это не обязательно. Уверена, все было бы иначе, если бы Роузи так поступила.

— Почему? Он больше любил твою сестру?

Теперь я смотрю на собеседника с глубоким интересом. Вопрос в самую точку, хотя одновременно и жутко бестактный. Мне нравятся ум Джонатана и его честность. Так и есть. Он честный.

Он предложил показать мне, что найдет о себе в Интернете, электронные письма. Однако этой ночью я уже достаточно потрепала свое судно. Я смогу сделать это завтра: в моем распоряжении будет весь день, потому что Роузи, желая убедиться, все ли со мной в порядке, прошмыгнет в комнату, дверь заскрипит, половицы затрещат, и я проснусь. Она ничего не сможет с собой поделать.

— Да, — отвечаю я так же смело. — Ее он любил больше. Я лишь недавно признала это. Мне нужно было это показать, разложить все свидетельства по полочкам и ткнуть в них носом.

Я рассказываю ему о детской фотографии, которую я нашла в коробке, — мать отправила ее мне после переезда в Калифорнию. Она собрала весь хлам из моей старой комнаты: пластиковые кубки и медали, рисунки и поделки, мои письма из летнего лагеря. И фотографии.

— Я поставила их на заставку, — сообщаю я Джонатану.

Он перестает жевать и, тоже прислонившись к столешнице, встает рядом со мной.

— Подожди, ты выбрала из всех фотографий в коробке именно ту, на которой маленькая девочка, очевидно расстроенная, грустит, потому что знает, что отец любит старшую сестру больше, чем ее, и поставила на заставку, которую хочешь не хочешь, видишь постоянно?

Я хмыкнула, потому что он прав. На самом деле глупо. За исключением того, что в этом есть смысл.

— Я не хотела ничего забывать. Мне нужно видеть лицо девочки, которая смотрит на отца за камерой, и знать с абсолютной уверенностью, что она живет внутри меня.

— Ужасно, — говорит он. — Это так грустно. Мне жаль, Лора. Честно говоря, я и представить не мог, что мои родители не любили меня. Даже когда мы с сестрой жаловались друг другу, какие они ужасные родители…

— Мама опаздывала вовремя забрать тебя после футбольной тренировки?

— Постоянно! Откуда ты знаешь?

Теперь мы оба улыбаемся.

— И даже когда мы жаловались на это, то все равно никогда не сомневались в их любви.

Я думаю про себя, насколько нормальной такая любовь должна быть. Большинство взрослых в нашем мире — обществе привилегированных людей — воспринимают ее как должное. Мне же трудно это даже представить.

— Рада за тебя, — отвечаю я. — Как и за Роузи.

И продолжаю рассказывать — словами, которые выучила благодаря доктору Броуди. Как выбираю мужчин, которые никогда меня не полюбят, чтобы повторить прошлое. Цепляюсь за знакомое с детства чувство и за шанс отдать наконец достаточно, чтобы исправить мужчину и заставить его полюбить меня. Как я и вела себя с Митчем Адлером.

Меня поразила эта мысль, когда в «Уэст-отеле» мы лежали с доктором Броуди, моим Кевином, после занятий любовью. Я чувствовала себя