сорвалась с места, припала к земле, принялась сгребать кирпичное крошево и мять его в маленьких дрожащих ладонях; голова ее чуть не касалась напряженно вращающегося бура. Не утерпев, Сандро-Фанера решительно шагнул к ней, заграбастал и понес подальше от машины. Тревожное выражение сошло с его лица, и он, ликующий, готов был, кажется, нести ее далеко-далеко. Да и сама Фаина Власовна не сопротивлялась, поудобнее расположившись на руках Сандро-Фанеры, она завороженно глядела на кучу земли вокруг бура. И когда из глубины шурфа снова выплеснулся чернозем, присыпал кирпичное крошево, женщина разочарованно охнула:

— Нет, это не кладка…

И почудилось мне, что она впала в обморочное состояние. Сандро-Фанера растерялся, не зная, что делать.

Как раз в этот момент на краю поляны показался незнакомый человек. Солидный — с бородой и брюшком. При виде Сандро-Фанеры, нежно прижавшего к груди Фаину Власовну, человек вначале споткнулся, потом мешковато затрусил.

— Что вы делаете? — крикнул он.

Услышав его голос, Фаина Власовна вздрогнула и сделала слабую попытку высвободиться из могучих объятий Сандро-Фанеры. Но тот будто окаменел. Со страдальческой улыбкой смотрел на бородатого толстяка, который все сильнее разгоняясь, приготавливал тяжелый портфель для удара.

Неизвестно, чем бы кончилось все, если бы я не загородил толстяку дорогу. Мы сшиблись, покрутились, схватившись друг за друга. Портфель отлетел, щелкнул сорванным замком, выкатились из него, сверкнули боками образцы полевого шпата.

— Что вы делаете, Зиновий?

Строгий окрик Фаины Власовны сразу усмирил бородача. Он отстранился от меня, смиренно упал на колени, стал собирать свои камни.

Фаина Власовна стояла на ногах, отряхивала юбку. Стоял на буровой установке, за пультом управления Сандро-Фанера, словно собрался что-то чинить большим гаечным ключом.

— Этот молодой человек спас мне жизнь, Зиновий, — сказала Фаина Власовна, устремив на Сандро-Фанеру долгий благодарный взгляд. — Иначе вот эта штука… — Она боязливо протянула руку в сторону бура, — свила бы из меня веревку.

— На которой я бы непременно повесился, — преданно проговорил бородач.

— Это можно сделать проще, — отрезала Фаина Власовна. — Бельевая веревка в магазине стоит сорок три копейки…

— Фаина, — заискивающе протянул бородач.

— Идите домой, Зиновий, — отвернулась она.

Я с любопытством глянул вслед бородачу, пытаясь угадать, кто он. Смерив его разом постаревшую спину, я подумал, что он и Сандро-Фанера, согласно издавна бытующей поговорке, — братья по несчастью. Точнее: оба не по себе березку гнут.

Сандро-Фанера, видно было, тоже гадал, с кем это так неуважительно обошлась Фаина Власовна. В его раскаленных глазах сквозила ревность.

Бур уже по самое основание ушел в землю, вращался вхолостую.

К вечеру, пробурив еще десятка полтора шурфов и не найдя подземного хода, мы вернулись к монастырю. Хахулина и Шустова, основательно заболевших страстью к раскопкам, я едва уговорил уехать в отряд.

Смеркалось, когда я вошел в монастырский двор. Фаина Власовна сидела на новой куртке Сандро-Фанеры, лежавшей на выщербленных ступеньках трапезной. Осторожно нависнув над ней, Сандро-Фанера наблюдал за ее рукой, чертившей на бумаге круги и линии. Я понял, что Фаина Власовна рассчитывает завтрашний, надо полагать, безошибочный визир.

Потом она повела нас в трапезную, ткнула пальцем в сумрачный угол, где белела солома.

— Спите здесь, — заботливо сказала она. — В кельях тесно… Если будет скучно, постучите вот в эту стену, — она протянула мне молоток с длинной рукоятью. — В этой стене должна быть замурована закладная грамота. Без нее мы не сможем установить, кем и когда построено здание трапезной. Я мелом указала, откуда начинать…

Она долго и дотошно объясняла, как распознать место, где замурована грамота, как беречь ее, если таковая будет обнаружена.

— Сразу доставьте ко мне, — закончила она. — Хоть среди ночи. Я живу на том берегу, на опытном поле, снимаю квартиру…

Едва стихли ее шаги, Сандро-Фанера вырвал у меня молоток, бросился к указанной стене. И стал стучать с такой одержимостью, что под сводами трапезной гулко, перекатно заметалось эхо.

Тем временем я сбегал в сельповский магазин, купил полкило багровой, местного изготовления, колбасы, кило пряников, пару соленых огурцов…

Направляясь обратно в монастырь, я разглядел за рекой громадную тучу, теснившую красную полоску зари.

В глубине трапезной набатно звучал молоток. Я подошел к Сандро-Фанере, опасливо дотронулся до его плеча и показал колбасу. Он испуганно перекрестился.

— Чтоб я здесь, — округлил он глаза. — Где братья во Христе хлебали постные щи… колбасу?! — Он обронил молоток, постоял с зажмуренными глазами, изнуренный долгим отсутствием аппетита, выдохнул: — С удовольствием!

Мы трапезничали, сидя на соломе, когда в высокие узкие окна густо хлынула темнота. Трапезная раскатисто отозвалась на первый удар грома. Затем молнии посыпались одна за другой, каменные своды тяжко застонали от громовых выстрелов.

Гроза набирала силу. Голубоватый свет плескался в трапезной, уродливо дробился на стенах. Потолок грохотал, казалось, начинал рушиться.

Какое-то время мы лежали, свернувшись щенятами, с молитвенным замиранием следя за светопреставлением. Наконец я догадался, что лучше выйти наружу и стоять под дождем, чем лежать на соломе и передергиваться от каждого грома. Я потянул Сандро-Фанеру за рукав, но он почему-то заупрямился.

Идя к двери, я оглянулся, увидел, что Сандро-Фанера тоже поднялся и направляется к стене, которую до этого простукивал.

Я вышел на монастырский двор. Уморившийся в духоте, с радостью вдохнул сырую прохладу. Вид монастыря, озаряемого молниями, поразил меня. Жутковато было одному в середине огражденного высокими черными стенами пространства. Призрачные короткие сполохи выхватывали из мрака и гущины дождя блестящие маковки храма. Присмотревшись к нему, я приметил на высоком его карнизе чудом державшуюся там березку. Прибитая ветром и дождем, она ломилась и вздрагивала, как живая. Все длиннее делались молнии, еще оглушительнее громы, крепчал и без того напористый ветер.

Нахлестанный, я едва владел собой, однако не спешил в укрытие. Не оторвать было глаз от березки — выдюжит ли она, не сорвется ли, совсем обессиленная?

У меня самого уже послабело в коленях, когда сзади налетело что-то тяжелое и большое. Я в ужасе оттолкнулся и упал.

— Кажется, настукал! — возле уха истошно завопил Сандро-Фанера, шлепнувшийся на землю вместе со мной. — Пошли! Одному-то страшно!..

Заметив, что я встал на колени, запрокинул голову и устремил взгляд на храм, Сандро-Фанера придвинулся ко мне, спросил с дрожью в голосе:

— Молишься, что ли? Грехов, что ли, много?.. Молись, молись. Я тоже молился — чтоб грамота нашлась… И вот слышу: пустота вроде в ней, в стене. Господи!.. — Сандро-Фанера ощупал меня со всех сторон, передвигаясь на коленях. — Никак сильно зашиб я тебя, агнца невинного… Господи, помилуй!..

И тут гроза пошла на убыль. Небо стало успокаиваться, и только молнии еще полосовали его — одна ярче другой.

Березка понемногу выпрямлялась.

Почувствовав облегчение,