Мне хочется распутать этот мобиль, размотать старые узелки. Тогда ужасные события перестанут сотрясать мою семью.

Может, я слишком возомнила о себе.

Бабушкин портрет в серебряной рамке стоит у нас дома рядом с фотографиями моих детей и друзей.

Иногда я навещаю могилу Ирен. Зажигаю лампадку, ставлю в вазу свежие цветы. Я не хочу здесь ничего менять. Что скажет мать? Она годами ухаживает за могилой.

Надгробие сильно заросло, но я не решилась очистить его.

Глава 5. Внуки пострадавших: друзья в Израиле

Ты, случаем, не из семьи Обамы, а?

К Дженнифер Тиге обратился торговец в Старом городе в Иерусалиме, 2011 год

Я снова в Израиле. Наконец-то.

Тель-Авив стал еще больше. Магистрали будто вдвое шире, в небо утыкаются новые высотки. В центре города по-прежнему полно полуразрушенных зданий, фасады домов грязные, виден результат воздействия выхлопных газов и соленого воздуха. На фоне таких зданий кажутся ярче недавно отремонтированные дома.

На тихой узкой Рехов Энгель, среди пальм и цветущих кустарников, стоит дом, в котором я снимала комнату в коммунальной квартире, когда мне было чуть за двадцать. Именно здесь, много лет назад, я сидела перед телевизором и смотрела «Список Шиндлера».

Солнце, соленый воздух, гортанное звучание иврита, — все такое знакомое. Вот только я теперь другая.

Когда я приехала сюда 20 лет назад, чтобы навестить подругу Ноа, я была молодой, любопытной, беспечной. Сейчас я возвращаюсь сюда внучкой Амона Гёта.

Думая о Ноа, я впервые приехала в Израиль.

Думая о ней же, я не решалась вернуться, почти три года назад узнав о своем прошлом.

Мы с Ноа познакомились в Париже. В 1990 году я окончила школу, после чего на год переехала в столицу Франции. Я присматривала за детьми одной супружеской пары и посещала курсы в Сорбонне. Одновременно с этим я готовила портфолио для художественной школы. После учебы в Париже мне хотелось изучать графический или коммуникационный дизайн.

Мы встретились на уроке рисования с натуры. Обе изо всех сил старались соблюсти пропорции модели. После занятия мы стояли в коридоре и долго болтали.

Мне понравилась бойкость и чувство юмора Ноа. У нее были длинные светлые волосы и зеленые глаза. Она откровенно рассказывала о себе и своих чувствах. Однажды Ноа призналась, что бывают дни, когда все по-другому. Она их называла camera days, дни камеры. Мне знакомо это чувство: бродишь молча по городу и наблюдаешь, как мир приближается и отдаляется. Ноа сумела подобрать название для ощущения, которое трудно выразить словами. Я оценила эту ее способность и особый взгляд на мир.

Ей, как и мне, было двадцать с небольшим, в Париже она жила с отцом. Он художник, получил там грант. Зимой отец Ноа носил исключительно черное, а летом — белое.

Мама у Ноа юрист. Она часто ездила в Германию по делам, в том числе в Мюнхен. Подростком Ноа несколько раз там побывала. Она пыталась вспомнить слова по-немецки, которые тогда выучила: «Спасибо. Пожалуйста. Здравствуйте».

Алфавит иврита она написала мне на салфетке. Меня удивило направление письма справа налево. Ноа рассказывала об Израиле так, словно ничего необычного в ее стране не было.

Через год я уехала из Парижа. В университеты, куда я подала документы на изучение дизайна, меня не приняли. Я решила отправиться к Ноа в Тель-Авив. «Как скоро тебя ждать в Израиле?» — спросила она у меня на прощание.

Самолет из Мюнхена в Тель-Авив летит четыре часа. Ноа ждала меня у себя в квартире. Радостно распахнув дверь, подруга первым делом показала комнату, в которой я буду спать. На балконе сидела ее соседка Анат — чуть старше Ноа, с рыжеватыми волосами. «Анат, это Дженни», — представила меня Ноа. Мы с Анат пожали друг другу руки. Почти сразу Ноа потащила меня на улицу: она хотела отметить встречу в каком-нибудь особенном месте.

Поймав такси, мы отправились в южную часть Тель-Авива, на набережную. Через полчаса мы остановились у грунтовой дорожки. Выскочив из машины, я огляделась. Внизу было море. Прямо перед нами находился заполненный людьми бар под открытым небом.

Бар назывался Türkis[18]. На зеленой траве стояли шезлонги и качели с навесом. К бару стекалось все больше и больше людей. Местные девушки казались мне невероятно красивыми благодаря их длинным темным кудрявым волосам.

Оглядываясь назад, я затрудняюсь сказать, чего я тогда ожидала. Но уж точно не бесшабашных людей, качающихся на качелях посреди пальм и разноцветных зонтиков и глядящих на море под расслабляющую музыку.

Благодаря урокам истории и репортажам об Израиле я знала, что там непрерывно действует чрезвычайное положение[19]. Я размышляла о Холокосте и об интифаде. Представляла запуганных людей в стране, где на каждом шагу может взорваться бомба.

Я увидела город, построенный на песке, с белыми зданиями в стиле баухаус, которые стоят на опорах, за счет чего морской воздух гуляет по улицам.

Думала, здесь будет тяжело. Здесь оказалось легко.

В тот вечер в Израиле я поняла: хочу остаться здесь, на этой земле!

Я устроилась рядом с Ноа на теплой траве. Мы стали смотреть, как медленно заходит солнце.

* * *

Слово «Тель-Авив» означает «весенний холм». Евреи-переселенцы назвали так основанное в 1909 году небольшое поселение в песчаных дюнах у Средиземного моря[20].

После 1933 года множество евреев из Европы искали убежища в Палестине. Они хотели создать свою страну, потому что в других их убивали.

Одни своевременно покинули Германию и территории, оккупированные немецкими войсками.

Другим не удалось скрыться от национал-социалистов. После войны, выйдя из концлагерей вроде Плашова, сломленные физически и духовно, они отправились в Палестину.

Сегодня в темных выставочных залах Яд ва-Шем, мемориального комплекса Холокоста, можно увидеть свидетельства нацистских преступлений. Там висит и фотография коменданта концлагеря Плашов Амона Гёта. На снимке он в униформе СС скачет на белом коне. Когда рассматриваешь подобные фотографии комендантов и концлагерей, становится понятен масштаб преступления. На выходе из музея сделана смотровая площадка с видом на залитый солнцем Израиль. Посыл комплекса Яд ва-Шем таков: Холокост и Израиль связаны друг с другом, как тьма и свет. Новая страна стала выходом к свету.

14 мая 1948 года в Тель-Авиве сионистский лидер Давид Бен-Гурион провозгласил создание государства Израиль. На улицу Дизенгоф хлынули евреи, танцуя от радости.

С основанием Израиля