Бесчисленные виды александрийских гностических систем также объясняются из предшествующих им египетских теорий.

Как в египетской истории одна династия следовала за другой, а в египетском пантеоне один бог рождал другого, так и у Василида Нерожденный из себя производит Nous, разум; Nous рождает Логос, Логос — Phronesis, суждение; Phronesis — Софию и Dynamis — Мудрость и Силу; последние в свою очередь рождают ангелов, а ангелы, с своей стороны, создают других ангелов, вплоть до 365-ой степени.

Теория Валентина, которую относят к эпохе Антонина Пия, еще более осложнила эту иерархию отчасти под влиянием тогдашней необычной государственной бюрократии, нашедшей свое отображение в небесах, отчасти в результате априорного мышления, старавшегося объяснить вселенную то при помощи «основных начал», по образцу ранней римской мифологии, то — применением принципов обычной теософии.

Под пером Валентина религия превращается в путаницу, в которой может разобраться только опытный человек; в частности, роль Христа — у него целый лабиринт тайн. Nous, первый из многих эонов, — «единородный сын»; мать его Ennoia, мысль; однако, вместе с ним родилась Правда; все трое вместе с отцом образуют первую тетраду (четверку). Затем Nous произвел Логос и Жизнь; они произвели Человека и Церковь; эти две пары произвели новых эонов и т. д. На дальнейшей стадии, после «падения», Nous рождает Христа и святой дух; еще позднее эоны создают Эона и Иисуса, причем в этом творении участвуют София и Гор.

Такая мешанина, хотя она, говорят, имела и много поклонников, никак не могла стать религией массы, даже в Египте; поэтому там, где появлялось евангелие с его видимо конкретным и понятным Иисусом, оно легко побеждало такого рода призрачных конкурентов. Теории, представлявшие Иисуса нечеловеческим существом или обманчивой абстракцией, оказывались в невыгодном положении по сравнению с учением, которое объявляло Иисуса рожденным от женщины и претерпевшим смертные муки ради сынов человеческих. Женщины могли оплакивать распятого богочеловека, как они оплакивали с незапамятных времен Адониса и Озириса, но они не могли проливать слезы по поводу фантастической серии рождающих и рождаемых: Nous — Логос — христос — Эон — Иисус.

Другие гностики, хотя и не отказываясь от претенциозной мистики, довольствовались изображением Иисуса, как высшего человеческого существа, рожденного естественным путем Иосифом и Марией. Карпократ из Александрии, развивший такое учение в царствование Адриана, имел много последователей. Такая терпимость к «материализму» навлекла на секту обвинения во всякого рода чувственности; предание категорически утверждает, что карпократиане, следуя Платону, пытались осуществить общность жен. Подобным образом василидианцев обвиняли в том, что они рассматривают плотское вожделение, как нечто безразличное с точки зрения религии, так как основатель секты выступал против прославления девственности и учил, что Иисус не был абсолютно безгрешным, ибо бог никогда не допустил бы наказания невинного. Однако, нет никаких доказательств, что какие-либо основатели сект были антиномистами (т. е. отвергавшими ветхий завет и его закон); свободомыслие в вопросе об отношении к ветхому завету встречалось у многих, а послания Павла свидетельствуют, что оно могло возникнуть в недрах первоначальной церкви, как и в любой секте.

Точно так же, какова бы ни была доктрина отдельных сект, можно считать достоверным, что брошенное некоторым из них обвинение, что они склонились перед гонениями, отчасти справедливо по отношению почти ко всем христианским группировкам.

Учения вроде вышеописанных, опиравшиеся меньше всего на ветхий и новый завет, были, очевидно, не столько христианскими ересями, сколько образованиями, отличными от исторического христианства; в большинстве случаев они развились из отвлеченного христизма, не в чисто языческом духе, но основываясь на языческих религиях в противовес иудаизму. Они, вообще говоря, обнаруживали, поэтому тенденцию сойти с арены христизма, поскольку язычество имело других богов, более подходящих для роли гностического Логоса. Промежуточный тип бестелесного в лучшем случае Христа должен был вымереть.

Гностицизм не только не имел собственного канона, но даже не помышлял о нем; за все время гностического творчества каждое десятилетие приносило с собой новое учение, утончавшее предшествующее ему и еще более увеличивавшее его абстрактность, пока, наконец, само слово гнозис не стало поговоркой. Как уже сказано было, на успех могло рассчитывать только простое и конкретное учение, особенно если оно сумело создать свою организацию; а гностики II в. даже не пытались создать общую организацию.

Однако, гностицизм оставил прочный отпечаток на христианстве. На ранней стадии своего развития он, как мы видели, оказал влияние на изменения текста евангелий, а после того, как он отошел от евангельской базы, он оказал влияние на философски мыслящих церковных писателей, особенно на Климента Александрийского, явно заботящегося о том, чтобы проявить себя «хорошим гностиком» и одновременно основываться на принятых церковью священных книгах.

Следуя отчасти еврейскому платонику Филону, они ввели в христ. церкви манеру сводить библейские рассказы к аллегориям; этот метод поддерживался не только Оригеном, но и Августином, и был необходим для защиты еврейских сказок против языческой критики. Далее, обычная практика церкви отделять оглашенных от посвященных также была заимствована из гностического принципа эзотеричности (замкнутости) знаний.

Гностицизм и другими путями оказал влияние на раннее христианство. Гностики впервые привили христианам литературные навыки; они первые начали создавать многочисленные документы разного рода; весьма вероятно, что их ранние прибавки к евангелиям послужили стимулом для дальнейшего расширения их содержания в других направлениях. Короче говоря, гностики впервые ввели в христианский культ элемент искусства и литературы; в их духе создано четвертое евангелие, давшее христизму единственные философские элементы, какие в нем когда-либо были.

Правда, нельзя сказать, чтобы гностики с успехом занимались философией, хотя они дали некоторый философский толчок позднейшим платоникам. Средний гностик был, скорее всего, досужим дилетантом, который в тот век ученого невежества и притупившейся мысли жадно прислушивался к новому мистицизму подобно многим некультурным бездельникам в наше время. Бессмысленные амулеты, очевидно, интересовали их в той же мере, как и теория; их усердное стремление к тайному знанию заключало в себе нечто от духа сословной обособленности и даже от личного высокомерия.

Можно думать, что когда тирания в древнем мире положила конец прежним моральным классовым различиям, люди инстинктивно хватались за новые способы создать для себя превосходство перед своими товарищами; дух гностицизма зародился среди греков язычников, следовавших в данном случае примеру египетских жрецов, среди самаритян и грецизированных евреев. О гностиках можно сказать, что они больше, чем ортодоксы, старались создать полное и стройное богословское мировоззрение и пытались на пути своего ученого невежества руководиться не только верой, но и разумом. Они естественно оказались в меньшинстве.

Однако, их