Шрифт:
Закладка:
С другой стороны, урок русско-японской войны не прошел даром. Возникла целая школа нонконформистов, давших бой старой воинской иерархии, стремившейся покончить с затхлыми традициями и отжившими методами организации армии, ходившими со времен завоевания Крыма. Но и здесь, в области чисто военной техники, молодые реформаторы встречали препятствия, которые заставляли их думать не только о военных проблемах, но и о политике. Так протекал процесс пробуждения в армии до тех пор, пока перед честными, сознательными элементами офицерского сословия не встала ясная альтернатива: самодержавие или Россия.
Наконец, наступила война 1914 г. Слабость и несостоятельность всего военного ведомства проявились немедленно. Ужасная реальность ситуации сразу же стала очевидной. Связь между коррумпированностью и неэффективностью армейской системы и самодержавием открылось для всех с трагической ясностью.
На полях сражений Галиции, под стенами Варшавы, Бреста, Ковно, на Мазурских озерах в Восточной Пруссии погибла династия Романовых, убитая пулями немецких пулеметов, поражающими сердца русских офицеров и солдат.
Гучков был не одинок, когда в 1915 г. он решительно стал революционером. Большинство российского офицерства к тому времени разделяло его настроения или было готово к Революции. Мечта поколений русской интеллигенции нашла осуществление — в армии. Вся армия объединилась с народом в общей любви и общей ненависти.
Увы, было слишком поздно! В самой армии накопилось слишком много болезненных чувств гнева и ненависти со стороны низов к верхам, и, как обычно, преступления системы должны были искупать те, кто был менее всего виновен.
Солдат в окопах, которого еще накануне высекли, избили и унижали, не мог понять истинных причин своих страданий. Он не мог смотреть дальше своего непосредственного начальства и стремился найти виновных поблизости. Более сознательный солдат не мог забыть недавней преданности своих начальников самодержавию, за которую так дорого заплатили его товарищи, подозреваемые или обвиняемые в «нелояльности». И все эти индивидуальные ощущения заслонялись общим недоверием к «хозяину», охватившим массы на следующий день после революции. В представлении рядового солдата «хозяином» был, конечно же, офицер.
Я нарочно пытался несколько подробно восстановить психологию офицеров и солдат при старом режиме и в разгар революции, потому что никто из тех, кто не знает или не забыл той пропасти, которая совсем недавно разделяла гражданскую и военную Россию, кто еще в январе 1917 г. забыл об отношениях между низшими и высшими чинами, тот может понять главную причину той ужасной трагедии, которая развернулась в армии и на флоте с падением самодержавия.
Старые офицеры, которые теперь так озлоблены и склонны проклинать революцию и всех и вся, связанных с нею, должны найти в себе моральное мужество беспристрастно заглянуть в прошлое и попытаться найти в нем ответ на страшный вопрос: «Почему?» Я не имею в виду офицеров, пришедших в армию во время войны. Я говорю об офицерском классе, который произошел от старого кадетского корпуса.
Человек, способный хоть немного подумать, не может не понять, что офицеры, так тяжело страдавшие от анархии в революцию, были, может быть, меньше всего виноваты в темных сторонах солдатской жизни при самодержавии. Сами офицеры не могли вырваться из тисков системы и перестроить армию в соответствии со своими представлениями. Воспитанные с детства в старой системе образования, среди своего своеобразного окружения и традиций, они пассивно выполняли приказы свыше, стараясь как можно меньше думать, когда чувствовали, что эти приказы противоречат высшим деловым обязанностям и чести. Все это правда. Но сами офицеры должны понимать, как получилось, что солдат стремился выразить свое удовлетворение падением системы не в простом абстрактном осознании, а в мести своим ближайшим начальникам. Что нужно, так это немного больше анализа, немного больше широты взглядов и немного самокритики. Нельзя все списывать на недоброжелательность отдельных лиц, нельзя все объяснять указанием на пропаганду, настроившую солдат против офицеров. Все это существовало, но не было главным, даже не второстепенным фактором. Главная причина кроется в прошлом, во всей феодальной армейской системе, в жестоких, искусственных отношениях между офицерами и солдатами.
И еще: Нельзя идеализировать то прошлое, как это сейчас склонны делать многие. Это было печальное, проклятое прошлое. К сожалению, массы не рассуждают. Они не могут схватывать и быстро объяснять новые явления, особенно если остаются старые формы, старые явления, что неизбежно должно быть. Армейские массы слишком давно привыкли видеть в офицере символ системы угнетения и поэтому не могли сразу подавить инстинктивное стремление к кровавой расправе. Однако в армии это стремление выражалось в сравнительно слабой форме. В армии офицер страдал скорее за то, что он дворянин или мещанин, чем за то, что он офицер.
На флоте было наоборот. И объяснение этому не в том, что флотские экипажи были политически более сознательны, чем армейские массы, и не в том, что в революции флот шел на большие крайности, чем армия (достаточно вспомнить события на флоте во время Великой французской революции и революций в России и Германии). Нет, я объясняю особенно тяжелое положение офицеров на флоте, особенно на Балтийском флоте, тем, что, вопреки положению в армии, весь морской офицерский корпус в течение всей войны оставался почти нетронутым. Кадровый офицерский корпус в армии очень быстро растворялся в массе офицеров запаса и милиции и еще быстрее таял в огне кровопролитных боев начала войны. Активная агитация, поток новых впечатлений, постоянно вливавшийся в сознание войск, способствовал искоренению старых обид в сердцах многих воинов. Флот остался почти не тронутым войной. За исключением незначительных кадровых перестановок и присутствия военно-морских резервистов, призванных на службу с началом войны, изменений произошло немного. Когда грянула молния революции на флоте, людям некуда было деваться, куда прятаться от старых, болезненных вопросов, от старых обид и опасности давно отложенных расплат. Наоборот, с каждым последующим часом и каждым новым днем все служило напоминанием о горьком прошлом. Я совершенно уверен, что, если бы 27 февраля не произошло всеобщее крушение, до конца лета на флоте поднялся бы большой мятеж. Вся атмосфера на флоте, что касается людей, казалось была наэлектризована. Если в армии еще оставалось какое-то подобие авторитета и дисциплины, то на флоте они совершенно исчезли сразу же после краха старого режима. Если в армии командиры и офицеры всего лишь
