Что ж, теперь я более или менее могла рассортировать в своей голове генеалогию Вышинских и даже придумать свои версии, кто, где и почему похоронен и считается чьей дочерью. А вот рассказ про Волколаков меня заинтересовал. Нет, я тоже считала, что человек не может превратиться в волка, но точно знала, что любые слухи никогда не появляются на пустом месте. А значит, мне нужно получше изучить, кто такие Волколаки и какими способностями они обладают.

До дома я не доехала, в Востровке опять что-то случилось. У крайнего дома, принадлежащего Настасье Андреевне – женщине неопределенного возрасте, любительнице заложить за воротник похлеще какого мужика – собралась целая толпа. Я не могла проехать мимо, не выяснив, что произошло. Почему-то казалось, что какое-то несчастье. В крохотных местечках, наподобие Востровки, сложно ожидать приятных известий. Ни сватов, ни рождения детей здесь уже не ждали, и толпа собирается только тогда, когда что-то случается.

Так и оказалось. Стоило мне выйти из машины, как я услышала причитания женщин. В них не было настоящего горя, когда убиваются по ком-то родном, умершем слишком рано, только традиция и немного – театральность.

– Что происходит? – спросила я, подходя ближе.

– Настасья померла, – вытирая краешком платка сухие глаза, поведала мне баба Анюта. Я даже не удивилась, увидев ее в толпе. Странным было разве что то, что она стояла тут, на выходе, а не в ряду первых возле тела.

– Загрызли ее, – добавила вторая женщина.

– Загрызли? – переспросила я, ничего не понимая. Пусть я пока и не знала, что это значит, но по позвоночнику уже пробежал холодок.

Женщина кивнула, не став ничего больше объяснять, и я поторопилась пройти во двор, чтобы самой разобраться, что к чему.

В маленьком дворе Настасьи Андреевны яблоку было негде упасть. Участковый уже приехал и даже поставил трех крепких мужиков в виде живого щита, чтобы любопытные соседи не подошли близко и не затоптали место преступления. Мне удалось разглядеть, что там, за спинами мужчин, стоит не только участковый, с которым мне уже довелось однажды познакомиться, но и фельдшер, и староста, а также дед Кастусь. Увидев меня, дед Кастусь помахал рукой. Староста и участковый тоже обернулись, Прохоров подошел ко мне.

– Пропустите Эмилию Аркадьевну, – хмуро велел он мужчинам, и те расступились, позволяя мне пройти.

– Что произошло? – спросила я.

Ничего не говоря, фельдшер отодвинулся в сторону и моему взору предстала ужасающая картина. Настасья Андреевна лежала на земле, раскинув руки в стороны. Мертва она была, похоже, уже не один час, потому что лицо ее было до того бледным, что даже отдавало синевой. Широко распахнутые глаза смотрели в небо невидящим взглядом, рот был открыт в немом крике. На лице застыла маска ужаса, дававшая понять, что смерть ее была ужасна. Женщина была в ночной сорочке, возможно, вышла ночью в туалет, и обратно уже не вернулась. И сорочка на груди была залита кровью, очевидно, струей, бившей из разорванного горла. А разорванное горло чернело страшной раной, и в нем я разглядела что-то белое, от чего сразу замутило. Я прижала ладонь ко рту, и Петрович мгновенно напрягся.

– Не стошнит, Эмилия Аркадьевна?

Я замотала головой, давая понять, что в порядке. В порядке, конечно, не была, но точно знала, что не стошнит. Место преступления я не испорчу. Пожалуй, стоит как-то тренировать себя, а то произвожу впечатление слишком нежной барышни. Впрочем, привыкать к таким видам не особенно хотелось. Кто бы ни убил Настасью Андреевну, это был точно не Ламец.

– Кто ее так? – проглотив комок в горле, спросила я.

– Скорее всего, дикое животное, – ответил участковый.

– Воўк гэта, – уверенно заявил дед Кастусь.

– Вы не охотник, Константин Иванович, – строго напомнил староста. – Не можете знать наверняка.

– Каб ня ведаў, то не казаў бы, – покачал головой дед Кастусь. – Я, можа, і не паляўнічы, а бацька мой быў. І мяне ў лес браў, і расказаваў усякае. Воўк гэта. Той самы, што й раней тут лютаваў.

Холодок, продолжавший бегать вдоль позвоночника, превратился в настоящий арктический мороз. Я перевела вопросительный взгляд с деда Кастуся на Прохорова, но староста лишь закатил глаза.

– Не верьте всему, что слышите, Эмилия Аркадьевна, – посоветовал он. – В деревне любят рассказывать сказки.

– Якое дрэва, такі і клін, які бацька, такі сын! – Дед Кастусь с чувством сплюнул себе под ноги. – Твой дзед таксама ні ў Бога, ні ў чорта, і як скончыў?

– И вовсе не сказки это, – поддержал деда Кастуся один из мужиков, стоявших в оцеплении. – Мне батька мой тоже рассказывал. Он тогда сам еще ребенком был, но помнил, как тщательно бабы закрывали дома на ночь, а волки все равно умудрялись то скотину таскать, то заблукавшего путника. Мужики облавы устраивали на них, да все пусто, не могли поймать. Твой дед, Гришка, тогда сам чуть не помер, знаешь ведь.

– Даже если и не сказки, то совершенно точно это не те волки, – уже не так уверенно, но все еще упрямо заявил староста. – Волки не живут сто лет.

Интересно, а Волколаки живут?

Господи, Эмилия, о чем ты думаешь!

Тем не менее, история произвела на меня впечатление. Но расспрашивать подробнее местных я пока не стала. Займусь этим позже, когда Прохорова не будет рядом. Уже понятно, что он не даст никому уйти в дебри воспоминаний, так что лучше мне поговорить с деревенскими без него. Может быть, они расскажут что-то новенькое, что не знал Антон Павлович.

Несмотря на то, что я владела усадьбой всего-ничего, местные уже считали меня преемницей Агаты и ждали определенных действий. Наверное, потому и к телу Настасьи Андреевны пустили. Мне пришлось дожидаться милиции и коронеров из города, присутствовать при всех оперативных действиях, заверять, что деньги на похороны одинокой женщины будут. Но я не была против. Ведь таким образом я собирала информацию из первых уст, узнавая все сразу. Так и выяснила, что Настастья Андреевна умерла, очевидно, около двух-трех часов ночи. Ее дом был последним, дальше только кладбище, кукурзное поле и лес с нашей усадьбой. Предпоследняя хата пустовала, поэтому даже если она и кричала и звала на помощь, то никто не услышал. Волк, очевидно, не поджидал ее специально, просто оказался рядом и напал. Охотник, вызванный из Степаново, сделал такие выводы по следам. А нашла несчастную женщину соседка баба Марта, когда принесла ей молока. Настасья Андреевна не держала корову, поэтому покупала молоко по соседям. Утром она не пришла, но никто из соседей не заволновался. Каждый думал, что она ходила к другому. Когда же пожилая женщина не пришла и к автолавке, приезжающей в Востровку трижды в неделю, соседки заволновались, баба Марта пошла проверить. Ее вопль услышали другие женщины, прибежали на помощь.

Во дворе Настасьи Андреевны провозились до самого вечера. Солце уже коснулось нижним краем верхушек деревьев, когда тело погибшей наконец увезли, а милиция закончила опрашивать местных и тоже уехала в город. Деревенские не расходились. Продолжали стоять на дороге напротив осиротевшего дома, обсуждая произошедшее. Я тоже не торопилась в усадьбу, хоть и подозревала, что Юлька там с ума сходит от волнения. Сейчас мне хотелось послушать, о чем говорят соседи. Вспомнили они снова и волков, лютовавших тут больше ста лет назад, но никаких новых сведений я не узнала. Все жители деревни были слишком молоды, чтобы помнить те события, опирались лишь на рассказы родителей, которые тогда еще тоже были детьми. А человеческая память, как и говорил Антон Павлович, несовершенна. Волколаков никто из них не вспоминал, все сходились лишь на том, что это был обычный волк. Может быть, старый или больной, отбившийся от стаи и зашедший в деревню подкрепиться.

Затем кто-то вдруг вспомнил, что кого-то в лесу подкармливала Вера. Никто не знал, кого именно, но предположения о волке прозвучали. В толпе появились