и память вещей, привычно организованного рабочего места, четко очерченного поля задач. Это поле образуется вещами и их ансамблями и в совокупности составляет то, что Хайдеггер обозначил термином «подручное» (Zuhanden). Подручное не может вылететь из головы и «отбиться от рук», последнее означало бы непоправимую катастрофу, либо внешнюю (грандиозный естественный катаклизм, безжалостная война, особенно гражданская), либо внутреннюю – утерю вменяемости, безумие. Поэтому там, где подручное приходит на помощь нейрофизиологическому и в значительной мере замещает его, проявления маразма встречаются несравненно реже. Отчасти в силу лучшей слышимости сигнализации и эффективности обратной связи. Одно дело, когда вылетело из головы название столицы Коста-Рики и определение энтелехии, и совсем другое, когда вылетел топор, сорвавшись с топорища. Топор необходимо вернуть на место, восстановив многоуровневый ансамбль подручного. Из этого очевидного положения напрашивается любопытный вывод: если бы такая же или подобная насущность существовала в отношении энтелехии или, к примеру, географического знания, человечество могло бы прибавить десятилетия к интеллектуальному долголетию. Увы, мы видим лишь легкую досаду, и всеобщая взаимопростительность в этом отношении как раз и приводит к тем печальным последствиям, которые мы имеем.

Что же касается подручности и стабильности рабочего места, то их роль скорее амбивалентна: это своеобразные раковины, в которых сознание сохраняется в бурю и непогоду, и все же это не само сознание.

* * *

Стало быть, книги, дневники и электронные идентификаторы личности суть центры, обеспечивающие компенсацию в случае истощения дефицитных краткосрочных ресурсов нейрофизиологии.

Дневник и вообще привычка к периодической записи мыслей и состояний души по отношению к сознанию есть не просто сберегающая технология, но и процесс расширенного воспроизводства, так что «быть умным своими записями» отнюдь не фигура речи, а такая же констатация, как и «полагаться на свои извилины», – если эти записи не являются однажды раз и навсегда написанным, законченным произведением, а находятся в состоянии систематической востребованности, если они пополняются, перечитываются и корректируются. Тогда перед нами внятное описание того, что, собственно, и значит мыслить.

Ну и наконец, поисковики как неотъемлемые системы электронной личности – фактически второго сознания. Кому, как не им, возвращать вылетевшее из головы – ведь там хранится и то, что в голову никогда и не влетало и не влетит, и уже выросло целое поколение, способное нажимать нужные кнопочки с большей скоростью, чем это позволяет архаическая процедура припоминания-восстановления. Казалось бы, все в порядке, рукотворный поэзис памяти возмещает естественные дыры и обветшавшие поверхности. Однако проблема комплектации возникает теперь с другой стороны. Классическая память располагает не только логически упорядоченными локализациями, но и ассоциациями. Среди них, конечно, немало избыточных и паразитарных. Но на избыточных ассоциациях основывается и вся поэзия со своей сущностной стороны(«сопряжение далековатых идей», как говорит Ломоносов). Спонтанное срабатывание таких ассоциаций можно определить как фоновый творческий процесс, так что замена гнезда в памяти на гнездо в сети поисковиков неэквивалентна.

И все же недооценивать новые возможности было бы несправедливо. Уже сейчас нельзя не признать, что последнее вступившее во взрослую жизнь поколение лучше подготовлено к борьбе с подступающей деменцией, хотя мой знакомый заявил, что большая защищенность от маразма объясняется тем, что электронная эрудиция изначально «маразматического типа». Действительное решение лежит в рамках общей проблемы сознания, суть которой в том, что сознание непременно должно перебрасываться, переключаться с одной площадки (ипостаси) на другую. Алфавит нейросетей должен перекодироваться в алфавит фонем и, соответственно, в письмо (и чтение), а затем в интерьер вещей, являющихся алфавитом праксиса, – и в соматориум как ассортимент тел и самочувствий. Электронные регистраторы эрудиции образуют новую площадку, включенную в «круговорот сознания» (лучшее сказать, «в круговорот-сознание»). Площадки должны устояться в этом круговороте, примелькаться, войти в калейдоскоп замещения, и тогда, быть может, для вылетевшего из головы достаточно будет легкой досады.

О последней недоговоренности

Последняя недоговоренность всегда важнее, чем стремление высказаться до конца.

Андрей Битов

* * *

Пора расставить точки над i – внести полную ясность. Необходимо избавиться от малейшей двусмысленности. К чему призывают эти и множество подобных призывов? Возможный ответ таков: они призывают к обретению истины. Но есть нотка сомнения. С одной стороны, истина и вправду должна быть ясной и отчетливой – этот тезис Декарта еще никто не оспорил. Но с другой стороны, оценка «Не так все просто» то и дело встречается на пути к истине; вопрос в том, входит ли она в саму конструкцию истины как результат. Действительно ли истина может быть представлена как результат поиска, откровения, исполнившегося пророчества? А как же тщательно продуманный и не раз озвученный тезис Гегеля «истина есть результат вместе с процессом»?

А тут еще всплывают простые истины, прописные истины, очевидность как нечто само собой разумеющееся и как эталон всякой ясности. Но если это так, почему же столь трудным оказался ответ на вопрос Пилата «Что есть истина?». Почему Сын Человеческий не ответил?

Да, еще и марксизм с его принципом «Абстрактной истины нет, истина всегда конкретна» – разве своим молчанием не подтверждает это Иисус, как бы вводя в определение истины ее адресацию: где, когда, кому? И даже легкого сбоя адресации достаточно для того, чтобы превратить немеркнущую истину в кимвал бряцающий и водопад шумящий – а то и вовсе в прямую ложь. Ведь внимающим ему Иисус говорит совсем иное: «Я есть истина и жизнь», – и это предельно ясно слушающим. Но такой же ответ, достигший ушей римского наместника, уже ни грана истины в себе не содержал бы.

Итак, является ли истина эталоном ясности и отчетливости или в самом деле не все так просто? Расследование, стало быть, необходимо; возможно, оно займет несколько кругов и потребует нескольких заходов.

* * *

Зайдем сначала со стороны ясности и однозначности. Аристотель во «Второй аналитике» пишет:

«И как в доказательствах необходимо выведение заключений, так и в определениях – ясность. А она будет, если на основании сказанного о каждом в отдельности дается отдельно определение того, что относится к общему роду. Например, определяя сходное, берут не всякое сходное, а сходное по цвету и очертаниям… И таким именно образом следует идти дальше к общему им, стараясь избегать одноименного. И если при рассуждении не следует прибегать к иносказаниям, то ясно, что нельзя ни давать определений с помощью иносказаний, ни давать определения того, что выражено иносказаниями. Иначе было бы необходимо при рассуждениях пользоваться иносказаниями»[46].

К иносказаниям еще придется вернуться. Требования ясности или, скорее, отчетливости, определяются «на основании сказанного о каждом в отдельности». В негативном