малышки прыгали так, как Бог на душу положит. Это придавало особенное очарование и позволяло увидеть, как хорошо они обучены движению. Нужно отметить, что в этих танцах не было ни малейшей неестественности или жеманства. Все выглядело как игра веселых и резвых детишек, но все же кем-то невидимо управляемая с любовью и пониманием особенностей детского характера и детской выразительности»22.

В декабре 1905 года Крэг отметил в своем дневнике: «В Голландии. Все мысли Топси только об одежде для ребенка»23. Айседора только что узнала, что она беременна. «В этом не было ни малейшего сомнения»24. Ребенок, которого она так страстно желала с самого начала их романа, наконец должен был появиться. Если у нее и был страх по поводу рождения ребенка вне брака, то, похоже, она к нему не прислушивалась. Крэг писал: «Мы оба — Топси и я — не приводили друг другу обычных аргументов, эгоистических, присущих всему миру»25.

Очевидно, что она была постоянно счастлива. Она с нетерпением ждала рождения этого ребенка и пришла в негодование, когда ее врач «предложил усыновить его. Я действительно начинаю бояться… Будущий король Ирландии должен быть защищен от этой конспирации»26. А тем временем жизнь Айседоры протекала как обычно. «Я продолжала выступления на публике, преподавала в школе, любила своего кумира»27.

Это спокойное течение жизни было нарушено одним происшествием, которое с некоторым смущением описано в американской прессе. Айседоре запретили танцевать в Берлине, скорее всего из-за того, что ее босые ноги производили шокирующее впечатление. Американская пресса выразила недоумение. Айседора танцевала босой с самого начала своей карьеры, и, кроме того, в «стране, где женщины даже из высшего света прилюдно появляются в таких купальных костюмах, за которые их немедленно арестовали бы в Атлантик-Сити, подобный официальный запрет вызывает некоторое удивление»28.

Однако оказалось, что не костюм самой Айседоры, а одеяния ее маленьких учениц вызвали такое неприятие, как было объяснено в «Кёльнишер цайтунг» от 9 января 1906 года. Дети, которые выступали в «Театр дес Вестене», были «одеты так откровенно, что это могло повлиять на благопристойность маленьких девочек».

Им запретили выступать берлинская и шар-лоттенбургская полиция. Айседора при поддержке целого сонма знаменитостей, среди которых были Тоде, Гумпердинк, барон Аррах и Козима Вагнер, тут же заявила протест. И хотя этот эпизод закончился ее победой и отменой запрета, он должен был послужить беременной танцовщице напоминанием о силе ханжества. Пренебрежение условностями давалось тяжело.

Весной Айседора покинула Берлин и отправилась в Скандинавию. Будучи в Стокгольме29, она посетила гимнастическое училище, но оно не произвело на нее большого впечатления: «…не нужно обладать особой фантазией, чтобы рассматривать тело как предмет без учета его жизненной, кинетической энергии». Одним словом, ее отношение к шведской гимнастике было таким же, как к балетной технике. «Все направление этих тренировок представляет собой полный отрыв движений тела от умственного процесса… Это прямо противоположно тем принципам, которые я исповедую в своей школе, согласно которым тело… есть средство выражения ума и духа»30.

Возвращаясь из Швеции на пароходе, она плохо себя чувствовала и решила больше не предпринимать никаких поездок. Ее беременность стала заметна, и ей хотелось побыть вдали от любопытных глаз.

В июне Айседора сняла виллу в деревушке Нордвик на Северном море. «Как прекрасно не видеть ни души»31, — писала она. Три недели вместе с ней провела ее маленькая племянница Темпл, дочь Августина. Периодически ее навещал Крэг, разрывающийся между своей работой, выставками в разных городах, желанием видеть Айседору, продиктованным ее постоянным стремлением быть рядом с ним, и его инстинктивным желанием избегать неприятных ситуаций32. Они писали друг другу каждый день, объясняясь в любви, обмениваясь идеями и впечатлениями о прочитанных книгах. Айседора высказывала свои суждения о рисунках, которые ей присылал Крэг, или развлекала его пересказом эпизодов из своей домашней жизни.

Ее послания к нему полны внутренней удовлетворенности:

«Письмо от тебя — это твое прикосновение, полное жизненной силы, и оно придает мне крепости… Я такая, какой ты меня сделал, — очень счастливая.

Твоя Топси»33.

Иногда в ее письмах проглядывала тоска по нему: «Как бы я хотела оказаться в Амстердаме (там находился Крэг). Я приехала бы темной ночью и вернулась следующей темной ночью». «Темной» потому, что, несмотря на свое счастье, она стремилась избежать скандала34.

В другом письме она писала:

«Я хочу, чтобы ты знал, что среди сотен раз, когда ты меня целовал, есть один, когда ты подарил мне ребенка, но не однажды, а всегда я испытывала страстное желание, не поддающееся контролю, и я думаю, что, если бы этот момент не пришел, я сошла бы с ума от этой борьбы. А теперь я не могу сдержать своего счастья, не могу сдержать, иногда у меня очень острые приступы счастья, но для тебя бесполезно…»35

Что для него бесполезно, письмо не объясняет. Большинство из посланий к нему веселые и даже радостные, хотя иногда создается ощущение, что эта веселость немного показная. В августе Кэтлин Брюс, живущая в Париже, получила от Айседоры письмо. Кэтлин писала в своих воспоминаниях:

«Это был крик, детский и трогательный. Могла ли я не приехать к ней? Она нуждалась во мне очень сильно… Я тут же помчалась. Я нашла ее жалкой, беспомощной и впервые в жизни нежной. «Дорогая, что случилось?» «Разве ты не видишь?» — выкрикнула танцовщица, простирая свои прелестные руки. Мало-помалу, с разными недоговоренностями и ложью, история прояснилась… Она должна была родить через месяц или два. Она не посмела сказать об этом никому: ни матери, ни сестре… Она была одинока и несчастна. Через много лет, когда война сделала переоценку многим вещам, она говорила, что поступила так сознательно, и гордилась своей смелостью и независимостью. Но в то время она была просто испуганной девчонкой, испуганной и жалкой… Чтобы будущий ребенок был здоров, его матери следует быть веселой и о ней нужно заботиться. Я не подала Айседоре вида, до какой степени была шокирована…

Мы, две девушки, стали вести странную, беспокойную жизнь в маленьком уединенном домике на чужом берегу. Дни тянулись медленно. Айседора шила приданое, как всякая заботливая мать, и была умиротворенной и даже сияющей. Но были и другие, ужасные дни и ночи, когда на нее опускалось облако сомнений, страха и одиночества»36.

Однажды произошел неприятный случай: «…Какой-то репортер выследил бедняжку и приехал взять у нее интервью. Она, естественно, отказалась, но он продолжал рыскать вокруг дома». Кэтлин переоделась в одежду танцовщицы и пробежалась по