повсеместно, – это детская площадка. Префекты, депутаты, клерки общегородского значения и даже некоторые федеральные чиновники неустанно заботятся о детских площадках, посещают их, дают там интервью, по состоянию детских площадок оценивают эффективность их деятельности.

Это след первоначального смысла жизни в микрорайоне – жизни для детей. За смысл пространства отвечают дети. От дошкольников до молодых людей возраста первой любви, от молодых родителей до алкоголиков на пенсии – все жители микрорайона проводят свой досуг в песочницах и на качелях. Тренируя, видимо, детскую способность изумляться тому, как же странно устроена жизнь.

Впрочем, в последнее время современные песочницы стали оборудовать бесплатным Wi‑Fi. Так что они смогут связываться друг с другом. Некоторые считают, что это основа для формирования будущего гражданского общества в России.

Гаражи

Есть разные подходы к поискам русской национальной идентичности вообще и в структуре российских поселений в частности. Там много всего придумано, но вот есть одна уникальная вещь – гаражи. Русские гаражи – это как русский авангард или русская вера. Встречаются преимущественно в России.

Причем гаражи претерпели существенную эволюцию от советских к постсоветским временам. Советский гараж являлся прежде всего местом и формой проведения досуга. Советский индустриальный город был устроен таким образом, что отдых мужчины работоспособного возраста в нем не был пространственно предусмотрен. Если у него не было гаража или друга с гаражом, он проводил свое свободное время на детской площадке во дворе или у магазина, мучительно переживая свою неуместность. Иное дело – гараж. Карбюратор, кто помнит, – это такая вещь, что за перебиранием можно проводить годы.

Однажды я написал, что Симон Кордонский открыл «гаражную экономику». Он отреагировал в своем фейсбуке следующим образом: «Ревзин может писать что угодно. И о чем угодно, в том числе о том, что знает понаслышке. Авторы темы гаражной экономики – Александр Павлов и Сергей Селеев». Мне остается лишь повторить эти слова и извиниться перед выдающимся социальным мыслителем за безобразную диффамацию. Так или иначе, это колоссальное открытие. Выяснилось, что в бывших индустриальных городах, где закрылись заводы, от 15 до 30 % населения работают «в гаражах», то есть Россия – это вовсе не страна, которая ничего не производит, а вяло посасывает тонкую денежную струйку из цистерны патернализма. Нет, она производит машины и диваны, чебуреки и табуретки, книжные полки и стрелковое оружие, алкоголь и наркотики, шьет и пилит, разводит свиней и пушного зверя, создает сувенирную продукцию и спортинвентарь и т. д. и т. п. – в гаражах. Гаражи превратились в мастерские, и они живут своей жизнью. Это огромные городские территории со своей охраной, питанием, юристами (для переоформления машин), зонированием, социальной иерархией – фактически города в городах.

Репортажами о гаражных кооперативах в Тольятти и Димитровграде, Анапе и Москве, Тюмени и Владивостоке заполнены журналы и газеты. Обычно это описание самой мастерской и производственного процесса, очерк хозяйственной деятельности и быта (с оттенком этнографической отстраненности), интервью с хозяином, описание отношений с властью и серых финансовых схем. Иногда сочувственное, иногда негодующее. В последнем случае в рассказ добавляются порочные детали – антисанитария, подделки, мафия, преступность, проституция, наркомания, мигранты.

Симон Кордонский в своих статьях, введших меня в прискорбное заблуждение, убедительно доказывает, что наша гаражная экономика – это не бизнесы, а промыслы. Само слово «промысел» вызывает в памяти рабочие слободы, атмосферу средневекового города. Конечно средневекового сапожника или ювелира трудно сопоставить с димитровградским карбюраторщиком или московским веломастером. Наши промыслы – это промыслы людей постиндустриальной цивилизации. Однако сам способ устройства этой деятельности по типу не капиталистический. Бизнес можно продать, а промысел – нет. Бизнес нацелен на производство товара, а промысел – изделия, а уж продастся или нет – другой вопрос. Есть множество других отличий.

Если же говорить о среде гаражей, то это, разумеется, трущобы. И это по-своему изумительно.

Гаражные кооперативы – это незаконное дитя спальных районов, они оборотная сторона массовой индустриальной застройки. Стоит индустриальной цивилизации закончиться, фабрике, которая эти районы породила, встать – и среда возвращается к тому, из чего она возникла. К сырью, из которого была собрана фабрика.

Нельзя все же сказать, что ничего подобного нет в мире. Если вы сравните российские гаражные кооперативы с мастерскими мелких ремесленников Китая, Гонконга, Индии, Индонезии, Вьетнама, то вы обнаружите, что там происходит ровно то же самое. Это ровно те же трущобы. И так же там собирают компьютеры, велосипеды, телефоны, мебель, делают пирожки из городских собак и поддельную кока-колу. Это ремесло после индустриализации, на фоне, рядом и после больших фабрик и больших брендов.

Я бы не сказал при этом, что там все сильно изменилось по сравнению со средневековыми ремесленными кварталами. Если вы углубитесь внутрь кварталов Дамаска или Стамбула, то там шьют сумки или делают ювелирные изделия, предлагая оценить подлинность материалов путем пробования их на зуб. Или можно поджечь зажигалкой, а ножом из дамасской стали дают перерезать алюминиевую вилку. И это не высокотехнологичное постиндустриальное ремесло, а примерно то же, что существовало здесь триста или пятьсот лет назад. И выглядело тогда все примерно так же, за исключением свисающей лианами старой электропроводки и невероятно грязного ватерклозета.

Но хотя внутри наших гаражных кооперативов и восточных ремесленных мастерских все устроено схожим образом, их предъявление городу, их, так сказать, фасады резко различаются между собой. Российский гаражный кооператив выходит в город забором, иногда даже с колючей проволокой. Китайский или стамбульский выходит лавками. Именно этот забор и делает наши гаражи уникальным русским явлением.

Тут сказывается генетика. Советский индустриальный город развивается из поселка при заводе. Первоначально там есть только жилье, завод и железнодорожная станция. Так же выглядели company towns в Америке конца XIX века, правда там были еще церковь и салун. Советская власть их убрала, зато добавила школу, больницу и клуб, ну и райком. Все это может довольно жалко выглядеть, но именно это и делает индустриальный город городом, а не рабочей слободкой. Однако то, что принципиально отличает эти города от обычных, – там нет рынков. Вообще нет, поскольку изначально промзона снабжается через ларек.

К рынкам много претензий – антисанитария, подделки, мафия, преступления, проституция, наркомания, мигранты – то есть ровно те же, что и к гаражным кооперативам. Сходство аргументов выдает близость стоящей за ними идеологии. Люди на рынках сравнительно те же, что и в гаражах, только это не те 15‑30 % активного работоспособного населения, которые ушли в гаражную экономику, а те 5 %, которые ушли в челноки. Люди, не пригодившиеся государству и ушедшие от него, – и там и там.

В гаражах, мне