Вопрос о «Кто?» переносит, преобразуя, в принадлежность к сокрытому – в связь с бытием.

Пра-бытие (со-бытие) – летучая собирающая середина и основа некоторого и каждого В-Между. Отыскание этой середины (то есть Вот-Тут-бытия) есть пра-бытие как со-бытие).

Со-бытие как вы-раз-собствливание и перво-исток как вы-раз-споривание спора мира и земли, то есть спора их об их сущности.

Здесь происхождение смелого допущения, долженствования быть смелым и дерзать – допущение истины пра-бытия как

59. Пра-бытие и человек

Человек как определенный факт-феномен посреди природы (сущее-бытующего а целом). Это и есть представление самого человека?! И откуда оно взялось? и истина этого представления человека о человеке в природе? из природы? или это некий результат выбора – а откуда он проистекает? Итак, природа прямо таки утрачивает первичность – как и человек.

Истина есть то, куда человек «движет» себя – и природа.

Выбор между истиной пра-бытия (пра-бытием) и приоритетом сущее-бытующего («жизнью»), но так, что больше уже не возможно отступление назад, в антропоморфное, и невозможны ссылки на «природу» – а человек выступает как существо, делающее выбор. Что это за выбор? Выбор своей сущности, которая заложена не в человекости, если она – animal rationale. Вот-Тут-бытие.

* * *

Затенение бытия суще-бытующим. Сомнительность наиболее заслуживающего вопрошания (пра-бытия) как изначальная истина. Острая нужда в оценивании по достоинству, подготовка в себе мужества для прыжка в само мужественное.

Пиндар: ἄνθρωπος σκιᾶς ὄναρ[56] – сон, который видит тень, или отбрасывающий тень – сам насылающий сны, или видящая сон о сне тень: тень – то, о чем виделся сон.

VIII. Пра-бытие и человек

60. Пра-бытие и человек

Каждое определение сущности человека зависит от решения вопроса: как мы понимаем суще-бытующее в целом, в которое включено и которому подчинено то суще-бытующее, которое названо человеком? Задача сущностного разграничения этих суще-бытующих таким образом спасительно сводится к уже осуществленному или едва ли осмысленному в условиях своего осуществления изложению суще-бытующего в целом. Если это должно произойти, исходя из некоторого постижения смысла Если оно, однако, должно произойти из некоторого постижения смысла, то сразу же заявляет о себе – как ответный удар – вопрос: а кто есть эти «мы», которые тут прямо-таки определяют нас как суще-бытующее в целом и даже считаем достаточно определенными посредством объяснения, исходящего из какой-то высшей причины? Так вопрос о человеке возвращается. Единственно только, что он видоизменился или он стоит на пороге неизбежного преображения – конечно, неизбежного только в том, что касается воли к постижению смысла. Если мы отрекаемся от нее, то все останется, то все так и остается бесплодным болтании туда-сюда между толкованием суще-бытущего в целом и интерпретацией «особого» суще-бытующего, которое, как мы полагаем, знаем как человека.

Но для постижения смысла возникает познание: человек может определять суще-бытующее в целом и себя самого как суще-бытующее, которое он есть, только на основе адресованности-призванности в истину пра-бытия. Самому пра-бытию приходится – в соответствии с сущностной основой – вбирать-усваивать человека в нечто высшее – в истину пра-бытияю. Это со-бытие-с-бытием как вмиг-своение приносит единственно тот просвет, в котором могли бы встретиться сущее-бытующее в целом и человек, чтобы смерить лежащую между ними даль.

Если человек избегает этого постижения смысла – а кто только не хочет удержаться от этого – то он спасается, в конечном счете, в объяснении всего суще-бытующего как некой структуры-порождения человеческого «воображения»; очеловечивание суще-бытующего вообще есть первая и последняя мудрость антропологизма. И чем необузданнее осуществляется очеловечивание человека, чем исключительнее человек объясняет себя, исходя из предметно-состоятельно наличного в нем и из предметно-преднайденного, исходя из животного как пред-наличного animal rationale, тем безусловнее и твердолобее утверждается очеловечивание суще-бытующего в целом.

Необузданное и лишенное всяческой цели очеловечивание человека и есть, однако, только поднятый смерч из пыли, вертящийся вокруг сокрытого дикого бегства человека от своей сущности – бегство, которое для видимости прикрывается маской победы, провозглашающей себя освобождением для полного и подобающего виду самоопределения животного «человек» – и притязает на то, что само собой разумение этого есть признак его истинности.

Очеловечивание человека, однако, есть не только причина очеловечивания суще-бытующего в целом, но в то же время и причина обожествления мира. В этом двойственном образе «антропологизм» достигнает своей неограниченной метафиической сущности.

Но как позволяет преодолеть себя очеловечивание человека? Только исходя из выбора в пользу осново-положения истины пра-бытия. С нею человек отличается не только как суще-бытующее от суще-бытующего, но посредством ей он переносится-помещается в просвет пра-бытия – и вместе с ним предварительно сводится вместе на основе уже произошедшего, но еще не обоснованного надежно событования-вмиг-своения человеческой сущности посредством пра-бытия.

Но разве посредством подчеркнутого и исключительного сведения вместе-сопоставления и противопоставления пра-бытия и человека уже не сделан выбор и не принято решение о выделении человека – что именно он существенно определен в принадлежность к истине пра-бытия – и, сообразно этому, толкуется себя – как суще-бытующее, каков он есть, – так-то и так-то, то есть ставит себя в позицию по отношению к суще-бытующему в Целом?

По какому праву делается этот выбор? Или тут вообще не делается никакого выбора? Дает ли здесь лишь о себе знать всего лишь некоторая данность, которая имеет место? Но кто находит эту данность и в каком месте кому она дана? Натыкается-на-ходит человек на пра-бытие или пра-бытие настраивает человека так, что он натыкается-на-ходит на него? Куда должен быть повернут человек и на что нацелен-ориентирован, с чем связан, чтобы было надежно обеспечено нахождение-обретение им своей сущности вообще? Кто проведет здесь границу связей и отношений, уклониться от которых и обойти которые стороной нельзя? В какой мере человек втянут-вовлечен в эти связи и отношения?

Ведь знает ли человек вообще «непосредственно» когда-либо о себе самом? Или каждое непосредственное «само» рассмотрение «Я» представляет собой именно первый и чаще всего встречающийся окольный путь, на котором человек как раз встречает много всякой всячины, но все же все больше и больше удаляется от своей сущности?

Разве человек не верится постоянно вокруг созданной им самим кажимости-видимости его самого? Но какова кажимость?

Почему бы нам просто не передать человеку преимущественное право определять господствующее в тот или иной момент мнение о себе самом? Но когда и как он бывает самим собой?

Самим собой он бывает все-таки тогда, когда соответствует своей сущности. Однако эта соответствие со-бытует себя в со-бытовании пра-бытия, которое обретает основу и обеспечивается в подлинности-собственности Вот-Тут-бытия.

Однако такое