он понял этого человека, в совокупности темных и светлых его сторон, дающих в созвучии именно ту «теплоту русской души», которую подтвердил своим святительским словом митрополит Филарет: «Блеску, свету, может быть, и маловато, да зато теплоты много в русском человеке».

Вряд ли возможно понять эту правду, а тем более показать ее рационально логическим путем. К ней молено придти только интуитивным порядком и основой этой интуиции может быть только любовь, та самая любовь к русскому человеку, которой дышит каждая строка каждого рассказа, каждой повести Н. С. Лескова. Эта одухотворяющая его любовь позволяет ему проникать в самые глубины духовного мира и находить там приглушенную, засыпанную пеплом, но всё же тлеющую и греющую искру Божию. Даже в стане своих непримиримых врагов – русских нигилистов, набросав яркими штрихами целый ряд их портретов и публицистическом романе «На ножах», Лесков всё же сумел отыскать и показать положительный тип нигилиста, которому явно симпатизирует сам автор и возбуждает то же чувство в читателях. Я говорю в данном случае о капитане-севастопольце, фамилию которого я, к сожалению, позабыл, а романа под рукой у меня нет. Или «Леди Макбет Мценского уезда», совершившая множество отвратительнейших преступлений, но вместе с тем умевшая жертвенно любить и покоряющая нас силою этой своей жертвенности.

Констатируя присутствие искры Божией в душе каждого человека, Лесков беспрерывно показывает нам в длинной веренице подчас документированных им примеров особую, свойственную лишь русскому духу специфику горения этой искры. Он утверждает, что русский психический склад построен всецело на устремлении не к внешнему, как у большинства иных культурно-национальных типов (в особенности англосаксов), но внутрь самих себя; он показывает нам суровых и даже жестоких во внешних своих проявлениях людей, но вместе с тем внутренне устремленных и беспрерывно действенно идущих к совершенствованию своего «нутра», к организации своей души. Таковы, например, «Павлин», «Пугало», тот же «Очарованный странник»…

К моему глубокому сожалению, приходится очень коротко и сжато, лишь в общих чертах говорить в газетной статье на огромнейшую и глубочайшую тему – руссизме Н. С. Лескова, «руссейшего русака», под именем которого вошел он в нашу литературу. В настоящее время погружение в творчество Н. С. Лескова в целом для нас особенно ценно, т. к. именно его литературное наследие указывает на самый короткий, самый прямой и самый верный путь к познанию самих себя, как русских людей, как хранителей русского национального типа. Именно поэтому интерес к Лескову и по ту и по эту сторону Железного занавеса в наши дни беспрерывно вырастает, ибо наш период характерен тем, что переживаемая всем российским народом величайшая в его жизни трагедия подходит к концу и мы, пройдя сквозь муку кризиса, близимся к выздоровлению, к пониманию самих себя, как детей России, а вместе с тем и учимся любить ее, нашу мать не «за конфетку», а «в грязи лежащую», как говорил отец Никодим, и не только в грязи, но в оковах, в муках, в крови и на гноище.

«Наша страна», Буэнос-Айрес,

23 июня 1955 года, № 283. С. 7

Путь русской веры

(К 60-летию кончины Н. С. Лескова)

У кого из русских интеллигентов не было в детстве своей, русской же, няни? Была такая и у меня. Звали ее Татьяной Ипполитьевной, и она помнила еще крепостное время, вынянчив три поколения нашей семьи. Именно от нее я воспринял первоосновы русской народной веры.

– Что такое Святая Троица, няня? Кто она? – спросил я няню, будучи еще лет трех или четырех.

– Господь Бог Иисус Христос, Заступница Матерь Божия и Никола Угодник Милостивый. Вот она – Троица какая! – уверенно объяснила мне няня.

Знаю, что многие снисходительно улыбнутся этому ответу, а найдутся такие, что и осудят его. Но если бы эти осуждающие видели бы, как светло, чисто и даже радостно умирала моя няня (а я видел это), то они спрятали бы поглубже свою снисходительную усмешку.

Позже, в годы войны и революции, я видел немало таких же «русских смертей». Отмечены они и в нашей литературе Толстым, Тургеневым, Лесковым, и мне думается, что степень силы веры вернее всего измеряется именно нашим отношением к смерти, а то же отношение к переходу в вечность яснее всего обозначает национальный характер самой веры. Запад, католический, а еще более протестантский, пытался и пытается обосновать свою веру в Господа рационально и рационально же, умственно, логически согласовать с нею свою личную и общественную жизнь. Мы же устремляемся к Богу не умом, но чувством и тем же чувством, сердцем, эмоцией вводим в свое миропонимание религиозное начало. Сердцем. Чувством. Не потому ли, например, нам так мило трогательное, не уму, а сердцу говорящее Священное Предание, совершенно чуждое, непонятное англосаксам, отвергаемое ими.

Бесконечное множество реальные фактов интуитивного подчинение своих личных действий заветам Христа видел в среде русского народа Н. С. Лесков. Часть их он записал превратив в литературнохудожественную форму, но не приукрашивав подлинного быта, не «помазуя елеем» и не впадая в напыщенную патетику. Просто записал. Повседневно. Буднично. Порою даже столь просто, что некоторые безусловно тоже верующие и глубоко православные его современники, как например, К. П. Победоносцев, осудили его за эту правдивую простоту.

Вот перед нами его «Очарованный странник», он же «Несмертельный Голован», занесенный Н. С. Лесковым в список «праведников», носитель Духа Христова в своем чисто русском народном сердце. Однако его богословские познания не выше и не полнее, чем были у моей няни, но вместе с тем он ощущает всею своей натурой незримые силы Добра и Зла, стремится слиться первыми и по мере сил борется со вторыми. Порою он творит это наивно в своей простоте и тоже вызывает снисходительную улыбку у строгих догматистов. Но сколько неисчерпаемой почвенной черноземной силы в этой его творческой, действенной вере. Целый ряд таких очень далеких от схоластического догматизма, но претворяющих в повседневные жизненные формы Слово Христово праведников показывает нам Н. С. Лесков: «Однодум», «Пигмей», целая группа офицеров-педагогов в «Кадетском монастыре», вероятно, очень удивившихся бы, если бы кто-нибудь назвал их праведниками, рядом с ними инженеры-бессребреники, гвардейские офицеры, христиански разрешившие сложный вопрос о свершившем воинское преступление часовом («Человек на часах»), носители и действительные проповедники Слова Христова – «Соборяне», населяющие «поповку» в каком-то глухом провинциальном городке, и, наконец, целый ряд документально подтвержденных портретов высших иерархов Русской Православной Церкви, зафиксированный Н. С. Лесковым в «Мелочах архиерейской жизни».

Мысленно сопоставив и связав меж собою все эти художественно выполненные Н. С. Лесковым, взятые им из современной ему русской жизни образы, мы увидим, как ясной чертой через всех них проходит утверждение действенности русского народного православия и отталкивание его от буквенности — сухой