подсознательно чувствовала, что у нас не все просто. Знала бы, насколько. А так… только слова бабушки часто вспоминались. Те самые, где она говорила, что у мужчины должен быть полный желудок и… в общем, я все так и делала. Красивое белье, ранний завтрак, даже если самой хотелось спать, внимание. Это все было обоюдным, я старалась не одна. Только вот я старалась, потому что мне действительно хотелось сделать ему приятно, а он из-за чувства вины.

Как-то даже не по себе становится от мысли, что все, что было между нами после рождения Ники — из чувства вины. Не от большой любви, как я думала, а из-за измены.

Наспех приняв душ, выхожу из комнаты и первым делом иду к Ники, но ее в детской не оказывается. Меня накрывает паникой и отпускает лишь когда я слышу ее веселый смех, доносящийся откуда-то с первого этажа. Туда я и направляюсь. И чем ниже спускаюсь, тем ближе доносится ее голос.

Наверное, я почувствовала что-то сразу. С первой минуты, как Наталья ее привела. Я ведь по-хорошему к ней отнеслась, не так, как любая другая женщина, узнав, что это дочь мужа от любовницы. Может, еще тогда мое материнское сердце что-то почувствовало? Или же, что вероятнее, затосковало по ребенку, которого я так и не смогла вырастить.

— Смотри, какой, — это голос Натальи.

Судя по тону, она вполне счастлива. Обжилась в чужом доме. Или же… это я здесь чужая, особенно если учитывать тот факт, что денег я Давиду так и не заплатила. Вчера, стоило мне только заикнуться, он лишь неопределенно отмахнулся и конечно же не дал мне номер карты.

— А в виде елочки сможешь, ба?

Я замираю у входа на кухню. Стою, прислушиваясь. Ощущаю себя по меньшей мере шпионкой.

— Попробую.

— А почему, когда мы были дома, ты не делала такой завтрак? — с интересом спрашивает Ника.

— Там, солнце, денег у меня не было так много, как есть у…

Она замолкает, явно не зная, как обозвать Давида. После всего, что ей вчера довелось узнать, видимо, она решила, что врать внучке про дядю неправильно. Но тогда как? Я, честно говоря, и сама не знаю.

— В общем, тут у нас возможностей больше, мышка. Ты гля, какой холодос. И колбаса тут, и сыр… бушь?

Я бы подслушивала дольше, если бы не услышала шаги на лестнице. Так что решившись, вхожу на кухню, желая всем доброго утра.

На столе, за которым сидит Ника, стоит тарелка с горой сырником. Обычных, круглых, довольно румяных и судя по тому, с каким удовольствием Ника жует, еще и вкусных.

— Утра, — кивает Наталья. — Я тут похозяйничала, если вы не против. Ника проснулась голодной, а вы все спали, я не стала будить.

Наверное, в этот момент я должна поставить этой женщине одну галочку за, потому что у нее была прекрасная возможность взять Нику за руку и уйти с ней, куда глаза глядят. Но тут я вспоминаю, что идти им вроде как некуда, а тут «гля, какой холодос». Кстати, откуда продукты взялись? Вчера, когда я делала заказ в приложении, холодильник был пуст. Получается, заказ был сделан ночью? Потому что курьеров вечером я не видела. Ужинали мы пастой из ресторана.

Наталья собирается сказать что-то еще, но в этот момент в кухню заходит Давид и она благоразумно замолкает. Отходит от плиты, рядом с которой стоит кофемашина и молчаливо ждет, пока сын сделает себе чашку эспрессо. Воздух в кухне сгущается. Даже я не рискую что-либо спрашивать, замечая, в каком взвинченном состоянии находится Давид. Он забирает чашку, отключает кофемашину, и даже не глядя в сторону матери, собирается выйти из кухни, но останавливается из-за Ники — единственной, кто набрался смелости к нему обратиться.

— А сырники? Кофе вреден по утрам.

Понятия не имею, откуда она это знает, но ее замечание вызывает во мне улыбку. Давид останавливается, подходит к дочке. Я вижу, как дергается Наталья, словно собирается ее защитить, но я перехватываю ее взгляд и мотаю головой. Знаю, что Давид не навредит Нике. Стоит только вспомнить, что он все бросил и прилетел… да и потом так рьяно ее отстаивал, что я и представить не могу с его стороны какое-то другое отношение к ней.

— Сырники? — переспрашивает.

— Ага… мы с бабушкой готовили. Она жарила, а я тесто… пилила?

— Лепила, — исправляем одновременно с Натальей.

— Ну раз пилила тесто, посмеивается Давид и все-таки берет сырник с тарелки.

Я вижу, как вытягивается лицо Натальи. Она явно не ожидала, что сын станет есть ее стряпню, но надо отдать ей должное, наготовила она и впрямь много.

На толику секунды я чувствую себя здесь лишней. То, как Ника и Наталья ждут, пока Давид попробует сырник и вынесет свой вердикт, выворачивает наизнанку душу. Даже я замираю и жду, что скажет, хоть и я не имею к этим сырникам совершенно никакого отношения. Я даже не знаю, как их готовить. Умею многое, но вот такое простое блюдо никогда не получалось.

— Вкусно, Ника, — намеренно подчеркивает обращение.

Вижу, как сникает Наталья. Не хочу испытывать к ней добрых чувств, но в этот момент мне ее жаль. Не знаю, в каком возрасте она родила Давида, но мне кажется, что очень молодой и еще незрелой. По крайней мере, выглядит она не больше, чем на сорок пять. Ухода ей не хватает, но лицо неплохо сохранилось и кожа, хоть и местами утратила прежнюю упругость, но еще не состарилась окончательно.

Давид выпрямляется. Стаскивает с тарелки еще один сырник и, щелкнув по носу Нику, выходит из кухни.

— И вы попробуйте, — говорит Наталья. — Правда вкусно ведь… я старалась.

Подхожу к столу, потому что вижу, что и Ника ждет. Беру сырник, откусываю. Правда, сконцентрироваться на вкусовых рецепторах не могу, потому что вижу на руке Ники, чуть выше кисти синяк. Он едва заметен, и я бы наверняка не увидела, если бы Ника не выгнула руку, но теперь… Я его вижу и кусок сырника застревает у меня поперек горла.

— Что это? — перехватываю руку Ники.

Вижу, как вытягивается лицо Натальи, а Ника пытается вырвать руку и спрятать ее за спину. Прикрыв веки, молчаливо ору на себя за то, что за беготней с анализами и больницами я совсем забыла о тех синяках, которые увидела у Ники