Вот ведь как поворачивалась жизнь — Щусев строил в той самой Венеции, которая когда-то так восхитила его своим архитектурным многообразием, причем строил в своем самобытном стиле, встав вровень со многими великими зодчими прошлых эпох. В эти дни, находясь вдали от России, Алексей Викторович скучал по семье: «Работаю целый день на выставке, думаю, как и что у нас дома… Пиши сюда или в Бари о себе и детях и не скупись на слова», из письма супруге от апреля 1914 года. Рассказывал он и подробности: «Вчера было открытие выставки, но без нашего павильона, который откроет в среду великая княгиня. Был интересный обед…» — из письма от 25 апреля 1914 года[94]. В архиве Алексея Викторовича осталось и присланное ему приглашение на банкет в честь герцога Генуэзского, представителей правительства, национального парламента и иностранных государств. А вот и старая фотография, запечатлевшая торжественный момент открытия русского павильона. В центре ее мы видим великого князя Андрея Владимировича, великую княгиню Марию Павловну и русского посла в Италии Анатолия Крупенского.

Повествуя об открытии «своего» павильона Щусев с гордостью писал Марии Викентьевне 30 апреля 1914 года: «Вчера было освящение павильона очень торжественно с пушечными выстрелами. Вел[икая] кн[ягиня] со мной была очень любезна…» Полон восторга от увиденного остался и итальянский король Виктор Эммануил III: «Вчера е[го] в[еличество] король изволил посетить павильон. Интересовался не менее, а скорее более архитектурою павильона, чем произведениями. Дважды спросил Ваше имя, дорогой Алексей Викторович…» — из письма комиссара Русского павильона на Венецианской выставке Ф. Г. Беренштама от 15 мая 1914 года…

Нельзя не сказать и о еще одной интересной работе Щусева, связанной опять же с великой княгиней Елизаветой Федоровной. Вскоре после начала Первой мировой войны в сентябре 1914 года она предложила основать в Москве специальное Братское кладбище, на котором можно было бы хоронить скончавшихся в московских госпиталях русских солдат и офицеров. Землю для кладбища купили в селе Всехсвятском, где оно и открылось в феврале 1915 года. Нашлись и благотворители — супруги Катковы, сыновья которых погибли на полях сражений.

На кладбище предстояло построить храм. Катковы выбрали из представленных проектов работу Щусева. Закладка храма Спаса Преображения состоялась в присутствии великой княгини в августе 1915 года. Несмотря на тяжелые условия войны, храм в основном удалось закончить и освятить в декабре 1918 года. К тому времени Братское кладбище значительно увеличилось — здесь были могилы не только российских солдат и офицеров, сестер милосердия, но и воинов Русского экспедиционного корпуса, а также военнослужащих Сербии, Англии и Франции, сражавшихся в составе русской армии. (Погост закрыли для захоронений в 1925 году, задумав превратить его в парк культуры и отдыха с клумбами и цветниками. А в 1932 году кладбище и вовсе официально ликвидировали, уничтожив надгробия. Впоследствии его часть была застроена жилыми домами.)

Храм вышел изящным и очень живописным, пятиглавым. В самом что ни на есть щусевском неорусском стиле. Особенно радовала глаз выразительная белокаменная звонница, отсылавшая к так любимой зодчим псковской архитектуре. Этот храм оказался последней церковью Щусева. Судьба его, возведенного в лихую годину, была трагичной. Каким-то чудом уцелел он в период так называемой реконструкции Москвы, проведенной отнюдь не по замыслам Щусева, мечтавшего о сохранении церквей Первопрестольной. В 1930-е годы в церкви даже помещалась скульптурная мастерская. Но после войны дошли руки и до храма Спаса Преображения, его снесли при застройке Новопесчаной улицы за год до смерти Щусева, в 1948 году. Совпадение ли это или нет — но в то время зодчий был занят проектом уже иного храма — подземного, известного нам как станция московского метро «Комсомольская».

Был и еще один проект, над которым Алексей Викторович трудился в предреволюционную пору, — отделение государственного банка в Нижнем Новгороде. В конкурсе, приуроченном к 300-летию дома Романовых, принимал участие и конкурент Щусева — Покровский, также работавший в неорусском стиле. В итоге он же и получил первую премию, а Щусеву присудили лишь четвертую. Но вряд ли это можно считать творческой неудачей, поскольку в своем проекте Щусев пытается решить весьма трудную проблему — как на основе опять же изучения архитектурного наследия, воплощенного на этот раз в московском и ярославском зодчестве семнадцатого века, создать масштабные сооружения, но не церковного, а гражданского зодчества. И он находит очень интересное решение, предложив композицию, состоящую из разных по объему и на первый взгляд отдельных построек (и башни разной высоты, и старинные палаты в стиле московского барокко), поставленных в единый, монолитный строй. Подобное сочетание позволило создать неповторимое и колоритное архитектурное сооружение.

Жаль, что организаторы конкурса не заметили этого новаторского шага Щусева, да они, скорее всего, и не поняли. А вот правление Московско-Казанской железной дороги кое-что разглядело в несостоявшейся работе Щусева, пригласив его для участия в другом конкурсе на проект нового, Казанского вокзала Москвы. Кто бы мог тогда предполагать, что проект нижегородского банка послужит предвестником огромной работы, растянувшейся на долгие годы и ставшей визитной карточкой архитектора.

Щусев и Николай Рерих

В творческой биографии Алексея Щусева были и такие проекты, которые зодчий создал по собственной инициативе и безвозмездно. В 1912 году Общество художников имени А. И. Куинджи объявило конкурс на надгробный памятник живописцу. Участие в конкурсе приняли многие известные мастера, но ни один из представленных восемнадцати проектов не был принят к исполнению. И тогда жюри остановилось на внеконкурсном проекте Щусева.

30 ноября 1914 года в Петербурге на Смоленском кладбище состоялось торжественное открытие надгробия, представлявшего собой высокий портал из серого гранита, в нише которого был установлен бронзовый бюст Куинджи работы скульптора Беклемишева. Фоном для скульптуры послужило изящное и насыщенное светом панно из смальты по рисунку Николая Рериха, напоминающее о том, что здесь покоится художник.

Разрабатывая проект памятника Куинджи, Щусев писал Рериху: «Вы будете теперь делать эскиз для памятника А. И. Куинджи. Я наметил его, но буду упрощать и урисовывать, хотя размер ниши остается тот же. Посмотрите для ритма дерево по рисунку Леонардо во дворце Сфорца…», «если же Вы захотели бы исполнить дерево, — писал Щусев позже, — то ни в коем случае не Леонардо — надо непременно русское — березу, и Вы отлично бы ее разработали — полупейзаж, полуорнамент на золотом фоне. Я-то думаю, что сделать должны непременно Вы, я же ни за что не возьмусь; если же Вы остановитесь на первом эскизе, хотя он и чересчур русский, северный для А. И., то, я думаю, его все-таки надо исполнить»[95].

Современники высоко оценили эту щусевскую работу. Журнал «Зодчий» писал, что автор «сумел в этом новом своем произведении выразить характер, мощь и темперамент покойного живописца. Памятник этот останется навсегда одним