последующим развитием образной системы: «Так по перьям, / Иду к двери, / За которой — смерть». Это — кульминация стихотворения, высшее прозрение поэта. Но чья смерть — автора или героя стихотворения? Рядом с теряющим перья лебедем-героем видение его смерти — уместно. После этого и зовущий «длинный крик», «лебединый клик» воспринимается как последний клик, как «лебединая песня».

Разительно совпадение образной системы этих четырех строф (по существу являющихся финалом стихотворения) с потрясающей концовкой стихотворения Блока, завершенного за четыре с половиной месяца до этого, 10 декабря 1915 года. В стихотворении, позднее включенном поэтом в цикл «Жизнь моего приятеля», озаглавленном «Говорит СМЕРТЬ:», устами последней повествуется о противоречивом и мучительном пути героя, завершающемся так:

Он больше ни во что не верит,

Себя лишь хочет обмануть,

А сам — к моей блаженной двери

Отыскивает вяло путь.

С него довольно славить Бога —

Уж он — не голос, только — стон.

Я отворю. Пускай немного

Еще помучается он.

На автобиографический характер этого стихотворения указывал еще Иванов-Разумник.

Смерть за дверью — путь к ней — не голос, а стон — у Блока, смерть за дверью — движение к ней; пение, становящееся «длинным криком, лебединым кликом» теряющего перья лебедя, — у Цветаевой. Стихотворение Блока было впервые опубликовано в 1919 году. Ничего не известно о том, могло ли оно распространяться в списках уже в начале 1916 года и стать известным Цветаевой. Если (что вероятно) она не знала стихотворение Блока, то прозревание глубинной подосновы его душевного состояния — беспримерно, если она знала это стихотворение, то выделение именно его из всей массы известных ей блоковских стихов как ключевого — гениально.

Второе стихотворение к Блоку завершается строфой: «Милый призрак! / Я знаю, что всё мне снится. / Сделай милость: / Аминь, аминь, рассыпься! / Аминь». Цветаева сама не вполне поверила в реальность увиденного, сама несколько отшатнулась от видения, заслонилась от него рукой.

Но зато на следующий же день, в третьем стихотворе-нии, видение неуклонности, предначертанности и неприкосновенности трагического блоковского пути встает во весь рост.

Третье стихотворение — первая настоящая «молитва» Цветаевой Блоку. В нем в свободном переосмыслении она использует образы молитвы «Вечерняя песнь Сыну Божию священномученика Афиногена»: «Свете тихий святыя славы Безсмертнаго Отца Небеснаго, Святаго, Блаженнаго, Иисусе Христе! Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святаго Духа…»

Все стихотворение — от начала до конца — воспевание неуклонного закатного пути Блока «на Запад Солнца», проходящего через душу молящейся ему Цветаевой. Мотив близящегося ухода Блока, возникший в предшествующем стихотворении, здесь осмыслен как неизбежный, утверждаемый мерным ритмом стиха, передающим «величавую поступь» уходящего Блока. Образы молитвы использованы двояко. С одной стороны, Блок, уходящий «на Запад Солнца» и видящий «вечерний свет», соответствует в молитве мученику Афиногену и молящимся с ним, и это соответствие выражено в словах «Божий праведник». Но тут же Цветаева находит образ, просто и емко выражающий ее восприятие Блока, — «Свете тихий»[19]. Это словосочетание в тексте молитвы является началом именования Христа, и вслед за прикреплением этого имени к Блоку в стихотворении возникает и мотив гвоздя, вбиваемого в руку, и в концовке стихотворения Блок поименован более полно: «Свете тихий — святыя славы — / Вседержитель моей души», то есть образ Блока как бы сопоставляется с образом Христа в молитве.

Однако отождествления Христа и Блока, приравнивания этих образов не происходит. В обоих случаях применяя именование Христа «Свете тихий» к Блоку, Цветаева добавляет «моей души», а отголосок мотива распятия уточнен оборотом «не вобью своего гвоздя» <выделено мной. — Д. М.>. Иными словами, Блок уподобляется одному из образов Христа в душе героини стихов — не более.

Именно в этом стихотворении, где образ и самого Блока, и его трагической судьбы достигает (в рамках стихов 1916 года) апогея, Марина Цветаева произносит те заклинательные слова бесповоротного отказа от непосредственного обращения к Блоку, которыми, как Цветаева считала позднее, она роковым образом «наколдовала» все свои последующие «невстречи» с Блоком.

Этот отказ — показателен. Интуитивно Цветаева выбрала ту позицию, от которой она сама в дальнейшем страдала, но которую и много позднее определяла как открывающую особые возможности для ви́дения и понимания. И надо помнить, что кто только в это время не «зарился» на душу Блока, кто только его не окликал и какие только гвозди не вбивались в него. По слову Е. Ю. Кузьминой-Караваевой, «в те времена не было ни одной думающей девушки в России, которая не была бы влюблена в Блока» (цит. по: [Максимов 1981: 532]). И среди высоко влюбленных в Блока первые места, наряду с Цветаевой, безусловно, занимают Кузьмина-Караваева и Анна Ахматова. Но и та и другая окликнули его и претендовали на его душу — Ахматова от своего имени, Кузьмина-Караваева — от имени России и во имя веры. И о том, что напряженное общение с этими замечательными женскими личностями утомляло, а иногда и раздражало измученного Блока, отчетливо говорят его дневники и письма. Так что слова Цветаевой «и по имени не окликну, / И руками не потянусь», определившие все ее дальнейшие отношения с Блоком, — представляются замечательными на любом фоне.

Оставив в стороне интересную перекличку между образом Блока-Христа здесь и в стихах самого Блока, подчеркнем, что образ его в стихотворении весь как бы пронизан лучами вечернего закатного солнца, путь его к закату исполнен не раскрытого, но подразумеваемого значения, и героиня знает, что ничей оклик и любовь на этом пути не могут причинить Блоку ничего, кроме страданий.

Наряду с доминирующей темой «нерушимого пути», с мотивом метели, заметающей след, здесь, как и в первых двух, настойчиво присутствует мотив снега: снега, лежащего на земле, принимающего следы Блока (во втором — перья лебедя), и снега, медленно засыпающего эти следы, — снега, который целует героиня, опустившись в него на колени. Этот образ белизны, чистоты и благого хлада столь важен для автора, что в предпоследней строфе он, отказываясь от бесчисленных и семантически богатых рифм к слову «снег», рифмует «снег — снег». Подобную рифмовку, когда она, возникнув стихийно, оставляется сознательно, Цветаева называла «победой путем отказа». И этим словом можно обозначить все это стихотворение-молитву.

Написанное в тот же день четвертое стихотворение лишь уточняет позицию героини, определяет то единственное, что она может и должна совершать по отношению к Блоку: «…славить / Имя твое».

Дальнейшее развитие и обогащение внутреннего диалога с Блоком достигается в пятом, написанном после «победы путем отказа». Занятая бескорыстная позиция в сочетании с глубоким пониманием судьбы и личности Блока порождает раскованность интонации и насыщенность и полнокровность образов. Если в первых четырех стихотворениях речи и действия героини, обращенные к Блоку, развертывались